С нами Божья милость и сова с пулеметом.
Идея вынашивалась давно, да...
И не окажись воплощение таким косым, я бы подарила ее, гм... ну, господину Коту, кому же еще.
Пожалуй, мне не хватает тех немногих вечеров в кофейне с шахматами...
Шахматная сказкаШахматы в дыму
Этот столик, как правило, пустует. Он стоит в углу полутемного прокуренного зала кофейни, прямо напротив входа. Отсюда виден маленький кусочек первого, светлого и не дымного зала и всех, кто рискнет хотя бы заглянуть в ничем не примечательную внешне забегаловку. Этот столик тоже должен быть первым, что бросается в глаза, по крайней мере тем, кто входит в дальнюю комнату. Это самое удобное место в кофейне для тех, кто ждет.
Но каждый раз, когда приходим мы, этот столик пустует. И я знаю, что когда нас нет, он тоже свободен. На нем нет таблички «заказано», в нем вообще нет ничего такого, что помешало бы занять его кому бы то ни было еще. Кроме, разве что, одного обстоятельства: этот столик ждет нас.
Нас знает хозяйка, улыбчивая девушка с грустными синими глазами. Она обычно протирает бокалы за стойкой, или что-то пишет в старом пухлом блокноте. Когда ей надоедает, она заваривает лучший в городе чай для приглянувшихся ей посетителей за счет заведения. Нам она заваривает чай всегда, а если я прихожу одна, варит глинтвейн и подает его в высоком дымящемся кубке. Затем глушит ненавязчивую музыку, льющуюся из колонок старого кассетного магнитофона, достает гитару и плачет с ней до утра. Лютню или арфу ей, к счастью, приходится доставать куда реже.
Ее принимают за кого угодно, только не за хозяйку кофейни.
Нас знают часто меняющиеся официантки. Мой спутник в свою очередь знает их всех поименно, а половину, я подозреваю, еще ближе. Мне официантки не интересны, а меня они предпочитают не замечать.
Мы располагаемся. Мой спутник, как всегда, нарочито забывчив, и я бросаю взгляд на нашего компаньона. Тот вздрагивает и поспешно придерживает для меня тяжелый стул. Официантка подносит два кофе: с рыжеватой пенкой, в маленькой чашечке – для моего спутника, и с облаком взбитых сливок, в высоком бокале – для меня. Третьему достается меню.
- А… - открывает он рот еще прежде, чем откинуть переплет.
- Молочный коктейль, - пресекаю я мучения официантки в зародыше. – Меню оставьте.
Она убегает. Новенькая. Еще не прониклась…
Мимо проходят люди. Я знаю, они смотрят на нас. С восхищением и обожанием на моего спутника – девушки, мужчины скользят взглядом мимо. Я же зажигаю страсть в мужских глазах и зависть – в женских. Исключений мало. Наш спутник, шумно роющийся в меню, вызывает улыбки или недоумение. Пока они еще смотрят…
Я жду.
В дверях появляется роскошная брюнетка в расшитом золотом черном платье. Сегодня она похожа на саму ночь. Она всегда разная. Как картинки в детской игрушке-калейдоскопе. Как картины, выходящие из-под ее кисти. Никогда не повторяется.
Художница скрывается из моего поля зрения, свернув к барной стойке, прошивающей оба зала разомкнутым кольцом. Она приходит сюда за кофе. Иногда. Когда устает от приторности лавки в Шоколадном переулке.
- Лена, сделай скидку, - негромко произносит хозяйка, не отвлекаясь от блокнота. Никто в зале не услышит этих слов. Никто, кроме нас. И баристы Лены за плотной портьерой, отделяющей пространство за стойкой от соседнего зала.
Художница делала для кофейни все витражи.
Тикают часы. Их не слышно, но звук заменяет тиканье людских сердец, сменяющих друг друга, замирающих, сбивающихся с ритма или стучащих размеренно и степенно.
Посуда на нашем столике сменялась дважды. Мои спутники играли теперь в шахматы. Наш молодой компаньон бурно жестикулировал, возмущался, спорил или даже плакал над каждой потерянной фигурой. Его оппонент снисходительно улыбался. Изредка я брала какую-нибудь пешку и, не глядя, переставляла ее на клетку вперед.
Вошла худенькая девчушка с бледным скучающим личиком под пышной шапкой густых волос цвета красного янтаря. Прошествовала во второй зал, чуть задержавшись в дверях для сдержанного поклона. Я улыбнулась и кивнула в ответ. Из-за ворота ее осеннего пальто высунулась помятая морда заспанного кота, огляделась и засунулась обратно. Девушка скрылась за декоративным дубом, установленным посреди комнаты. Хозяйка проводила ее грустным взглядом, отвлекшись на миг от блокнота.
Я знаю, что через полтора часа нам подадут чай, и пытаюсь угадать, каким он будет сегодня.
Прямо за мной сидит молодая журналисточка. Она только что из «большого города» - провинции чуть побольше нашего крохотного городка. Голос у нее высокий, но не визгливый, типично женский. Она громко и весьма эмоционально рассказывает о работе в пресс-центре, о фуршетах и важных мужчинах. Мне почти интересно, но дело не в смысле. В интонации. Она сама захвачена своим повествованием.
- Смазанная помада смотрится весьма двусмысленно, - усмехается мой спутник, глядя на ее молчаливую собеседницу, и берет белого ферзя. У его противника начинается истерика. Я переставляю пешку.
С шумом захлопывается дверь за вошедшей парой, отвлекая мое внимание от щебета журналистки. Тоненькая девочка, вся в белом, к груди прижимает планшет и папку с бумагами. На лице тень перманентного испуга. С ней мрачного вида субъект в кожаном плаще, в руках обреченно пламенеет роза. Они проходят в другой конец зала, а внутри у меня словно натягивается незримая струна. Я вновь перехватываю взгляд хозяйки, ставший по-настоящему скорбным.
Это не моя сказка…
Нам приносят чай. Партия идет к эндшпилю. Через час кофейня закроется.
Мой спутник твердой рукой разливает нам чай, не роняя ни капли мимо. Затем достает трубку и закуривает. Его табак пахнет черносливом с ноткой дыма горьких осенних костров. Рука непроизвольно тянется к кисету, но я останавливаюсь. Не хочу.
Чай восхитителен. Черника, малина, смородина – ягоды и листья. Переплетаются запахи, оживают фантазии. Я улыбаюсь, пряча улыбку за чашкой. Мой спутник возвращает мне улыбку с ноябрьской прохладой. Шах королю.
Кофейня пустеет. За занавешенным окном ночь, стрелки часов медленно движутся к трем. Я скучаю. Мой спутник лениво передвигает фигуры, загоняя белого короля в ловушку. Его оппонент мучается над каждым ходом. Чай кончается.
Болезненная парочка давно ушла. Еще раньше упорхнула подсевшая к ним рыжая девушка с котом. Хозяйка отложила блокнот и полулежала на неприспособленном на первый взгляд для этого стуле, глядя в потолок.
Дверь открывается, на пороге застывает встрепанный юноша. Нерешительно пересекает первый зал и вновь замирает в проходе. На меня смотрит пара растревоженных солнечно-карих глаз.
- Молодой человек, мы закрываемся через полчаса, - предупреждает усталая официантка.
- Да-да-да, я быстро… - лепечет он. – Мокко, если есть, пожалуйста…
Он располагается за соседним столиком, ставит на столешницу кофр с фотоаппаратом. Достает сигареты и пачку каких-то листов, блокнот, ручку…
Мне кажется, моя незримая струна звенит. Мне кажется. Это хозяйка взяла гитару в руки.
- Вон отсюда, Пэк, - совсем тихо говорю я, удерживая его руку над доской. Он поспешно кланяется и исчезает. Мой спутник вновь усмехается и смотрит нехорошо заблестевшими глазами. У него они тоже карие, но с прозеленью и изменчивым зрачком. А следующим ходом он выиграет партию. Но на краю доски одиноко застыла пешка. Белая. Я играю только белыми.
- Вот и все, мой король, - я двигаю пешку на последнюю клетку доски и меняю ее на ферзя. – Шах и мат.
И не окажись воплощение таким косым, я бы подарила ее, гм... ну, господину Коту, кому же еще.
Пожалуй, мне не хватает тех немногих вечеров в кофейне с шахматами...
Шахматная сказкаШахматы в дыму
Этот столик, как правило, пустует. Он стоит в углу полутемного прокуренного зала кофейни, прямо напротив входа. Отсюда виден маленький кусочек первого, светлого и не дымного зала и всех, кто рискнет хотя бы заглянуть в ничем не примечательную внешне забегаловку. Этот столик тоже должен быть первым, что бросается в глаза, по крайней мере тем, кто входит в дальнюю комнату. Это самое удобное место в кофейне для тех, кто ждет.
Но каждый раз, когда приходим мы, этот столик пустует. И я знаю, что когда нас нет, он тоже свободен. На нем нет таблички «заказано», в нем вообще нет ничего такого, что помешало бы занять его кому бы то ни было еще. Кроме, разве что, одного обстоятельства: этот столик ждет нас.
Нас знает хозяйка, улыбчивая девушка с грустными синими глазами. Она обычно протирает бокалы за стойкой, или что-то пишет в старом пухлом блокноте. Когда ей надоедает, она заваривает лучший в городе чай для приглянувшихся ей посетителей за счет заведения. Нам она заваривает чай всегда, а если я прихожу одна, варит глинтвейн и подает его в высоком дымящемся кубке. Затем глушит ненавязчивую музыку, льющуюся из колонок старого кассетного магнитофона, достает гитару и плачет с ней до утра. Лютню или арфу ей, к счастью, приходится доставать куда реже.
Ее принимают за кого угодно, только не за хозяйку кофейни.
Нас знают часто меняющиеся официантки. Мой спутник в свою очередь знает их всех поименно, а половину, я подозреваю, еще ближе. Мне официантки не интересны, а меня они предпочитают не замечать.
Мы располагаемся. Мой спутник, как всегда, нарочито забывчив, и я бросаю взгляд на нашего компаньона. Тот вздрагивает и поспешно придерживает для меня тяжелый стул. Официантка подносит два кофе: с рыжеватой пенкой, в маленькой чашечке – для моего спутника, и с облаком взбитых сливок, в высоком бокале – для меня. Третьему достается меню.
- А… - открывает он рот еще прежде, чем откинуть переплет.
- Молочный коктейль, - пресекаю я мучения официантки в зародыше. – Меню оставьте.
Она убегает. Новенькая. Еще не прониклась…
Мимо проходят люди. Я знаю, они смотрят на нас. С восхищением и обожанием на моего спутника – девушки, мужчины скользят взглядом мимо. Я же зажигаю страсть в мужских глазах и зависть – в женских. Исключений мало. Наш спутник, шумно роющийся в меню, вызывает улыбки или недоумение. Пока они еще смотрят…
Я жду.
В дверях появляется роскошная брюнетка в расшитом золотом черном платье. Сегодня она похожа на саму ночь. Она всегда разная. Как картинки в детской игрушке-калейдоскопе. Как картины, выходящие из-под ее кисти. Никогда не повторяется.
Художница скрывается из моего поля зрения, свернув к барной стойке, прошивающей оба зала разомкнутым кольцом. Она приходит сюда за кофе. Иногда. Когда устает от приторности лавки в Шоколадном переулке.
- Лена, сделай скидку, - негромко произносит хозяйка, не отвлекаясь от блокнота. Никто в зале не услышит этих слов. Никто, кроме нас. И баристы Лены за плотной портьерой, отделяющей пространство за стойкой от соседнего зала.
Художница делала для кофейни все витражи.
Тикают часы. Их не слышно, но звук заменяет тиканье людских сердец, сменяющих друг друга, замирающих, сбивающихся с ритма или стучащих размеренно и степенно.
Посуда на нашем столике сменялась дважды. Мои спутники играли теперь в шахматы. Наш молодой компаньон бурно жестикулировал, возмущался, спорил или даже плакал над каждой потерянной фигурой. Его оппонент снисходительно улыбался. Изредка я брала какую-нибудь пешку и, не глядя, переставляла ее на клетку вперед.
Вошла худенькая девчушка с бледным скучающим личиком под пышной шапкой густых волос цвета красного янтаря. Прошествовала во второй зал, чуть задержавшись в дверях для сдержанного поклона. Я улыбнулась и кивнула в ответ. Из-за ворота ее осеннего пальто высунулась помятая морда заспанного кота, огляделась и засунулась обратно. Девушка скрылась за декоративным дубом, установленным посреди комнаты. Хозяйка проводила ее грустным взглядом, отвлекшись на миг от блокнота.
Я знаю, что через полтора часа нам подадут чай, и пытаюсь угадать, каким он будет сегодня.
Прямо за мной сидит молодая журналисточка. Она только что из «большого города» - провинции чуть побольше нашего крохотного городка. Голос у нее высокий, но не визгливый, типично женский. Она громко и весьма эмоционально рассказывает о работе в пресс-центре, о фуршетах и важных мужчинах. Мне почти интересно, но дело не в смысле. В интонации. Она сама захвачена своим повествованием.
- Смазанная помада смотрится весьма двусмысленно, - усмехается мой спутник, глядя на ее молчаливую собеседницу, и берет белого ферзя. У его противника начинается истерика. Я переставляю пешку.
С шумом захлопывается дверь за вошедшей парой, отвлекая мое внимание от щебета журналистки. Тоненькая девочка, вся в белом, к груди прижимает планшет и папку с бумагами. На лице тень перманентного испуга. С ней мрачного вида субъект в кожаном плаще, в руках обреченно пламенеет роза. Они проходят в другой конец зала, а внутри у меня словно натягивается незримая струна. Я вновь перехватываю взгляд хозяйки, ставший по-настоящему скорбным.
Это не моя сказка…
Нам приносят чай. Партия идет к эндшпилю. Через час кофейня закроется.
Мой спутник твердой рукой разливает нам чай, не роняя ни капли мимо. Затем достает трубку и закуривает. Его табак пахнет черносливом с ноткой дыма горьких осенних костров. Рука непроизвольно тянется к кисету, но я останавливаюсь. Не хочу.
Чай восхитителен. Черника, малина, смородина – ягоды и листья. Переплетаются запахи, оживают фантазии. Я улыбаюсь, пряча улыбку за чашкой. Мой спутник возвращает мне улыбку с ноябрьской прохладой. Шах королю.
Кофейня пустеет. За занавешенным окном ночь, стрелки часов медленно движутся к трем. Я скучаю. Мой спутник лениво передвигает фигуры, загоняя белого короля в ловушку. Его оппонент мучается над каждым ходом. Чай кончается.
Болезненная парочка давно ушла. Еще раньше упорхнула подсевшая к ним рыжая девушка с котом. Хозяйка отложила блокнот и полулежала на неприспособленном на первый взгляд для этого стуле, глядя в потолок.
Дверь открывается, на пороге застывает встрепанный юноша. Нерешительно пересекает первый зал и вновь замирает в проходе. На меня смотрит пара растревоженных солнечно-карих глаз.
- Молодой человек, мы закрываемся через полчаса, - предупреждает усталая официантка.
- Да-да-да, я быстро… - лепечет он. – Мокко, если есть, пожалуйста…
Он располагается за соседним столиком, ставит на столешницу кофр с фотоаппаратом. Достает сигареты и пачку каких-то листов, блокнот, ручку…
Мне кажется, моя незримая струна звенит. Мне кажется. Это хозяйка взяла гитару в руки.
- Вон отсюда, Пэк, - совсем тихо говорю я, удерживая его руку над доской. Он поспешно кланяется и исчезает. Мой спутник вновь усмехается и смотрит нехорошо заблестевшими глазами. У него они тоже карие, но с прозеленью и изменчивым зрачком. А следующим ходом он выиграет партию. Но на краю доски одиноко застыла пешка. Белая. Я играю только белыми.
- Вот и все, мой король, - я двигаю пешку на последнюю клетку доски и меняю ее на ферзя. – Шах и мат.
@темы: город, которого нет, сова пишет
Ко всему прочему, Роксане нравилось ходить по лезвию - зная, что общение с ведьмаком чревато магическим очарованием, язвить и вечно лезть на рожон, смеяться и провоцировать, провоцировать, провоцировать каждую минуту.
