04.09.2009 в 19:15
Пишет The King Of Fianna Sidhe:Лэ о рыцаре.
читать дальшеТемна и запутана тропа, что ложится под ноги смертных, коим довелось встретиться с народом Фэири. Одних возвращала она обратно в мир людей, оставив навсегда в их сердцах память о недостижимой красоте Древних, других же, тех, кто осмеливался нести с собою зло в душе, приводила она к погибели, а имя их к вечному забвению и лишь немногие ступали на этот путь снова и снова, оставаясь невредимыми и становясь друзьями Древнего Народа.
В те далёкие дни, память о которых утекла словно талая вода сквозь мох, в благородном семействе знатного лорда в час власти осенних ветров, было рождено дитя. Казалось золото волос, что покрывало его невинную голову вобрало в себя всё тепло стынущего солнца и потому был он назван матерью своей Солуфейн. И когда измученная родами леди и уставший от бессонной ночи подле ложа супруги лорд пожелали наконец сомкнуть глаза, то дитя осталось на попечении повитух и нянек.
Заботливые и верные своим господам слуги спеленали дитя и положили младенца в самой тёплой комнате замка. Но огонь в большом камине угас и едкий дым стал заполнять собою своды комнаты. Тогда поднялась ото сна кормилица младенца и твёрдой рукой отворила витражное окно, впуская свежий ветер, прогнавший удушливые клубы дыма. И вместе с прохладой и свежестью, ворвавшимися к сонным людям, ветер принёс осеннюю листву, что рассыпаясь по полу, гонимая сквозняком, достигла колыбели ребёнка.
Тогда пристал к руке младенца самый маленький из листьев и остался на ней до восхода солнца. Утром же, когда повитухи убирали полы и наводили порядок, одна из них заприметила на руке новорождённого дубовый лист, что горел осенним золотом и отняв его от кожи младенца увидела она под ним, на тыльной стороне запястья, оставшуюся отметину, в точности повторявшую крохотный размер и форму листа.
Великий непокой поселился в сердце леди-матери и всех прознавших о том, ибо было ведомо людям тех дней, что дубовым листом был символ народа Фианна Ши и что корону из золотых листьев дуба носит на челе своём их король.
Ветвями рябины обложили все окна в замке и над каждой дверью висели её плоды. Слугам по ночам было велено сменять друг друга в покоях ребёнка и, не ведая сна, сама леди-мать бывала там чаще других, оставив все дела и заботы.
Из глухой деревни, по приказу лорда, прибыла старая знахарка. Она должна была сидеть возле колыбели младенца и лишь ей одной дозволялось быть ближе прочих к нему по ночам, как той, что единственной видела фэири и знала как отворотить их чары.
Не одно зелье извела ведунья, снова и снова втирая в руку младенца снадобья, но знак листа проступал вновь и вновь, пока старуха не признала бессилие своего варева. Так в страхе и неусыпных заботах о рождённом сыне лорда прошёл год и с каждым днём внимание прислуги и опасения матери становились всё слабее и всё реже вспоминали они об отметине на запястье дитя, но всё чаще произносили слова о том, что верно то лишь родимое пятно и волнение их пусто и бессмысленно.
Так продолжалось до тех пор, пока верховный король, правивший над остальными лордами тех земель, не призвал к своему трону всех своих вассалов и их супруг, ибо великая война была на пороге и нуждался монарх в военном опыте своих рыцарей и мудрости их жён. Не мешкая отправились лорд и леди к своему господину, но сына пожелали они оставить дома, страшась, что столь малое дитя может не пережить наступивших холодов вне тёплых стен и тяготы дороги будут смертельны для ребёнка.
Три ночи минуло с той поры, как хозяева замка отбыли из дома и жизнь оставшихся мало отличалась от обычной. Но едва солнце скрылось с отъезда господ на четвёртый день и ночная тьма покрыла землю, густой туман поднялся в округе и сползаясь отовсюду встал непроглядной пеленой пред стенами замка и был он белее слоновой кости и гуще молока. Так простоял он у врат крепости всю ночь и стражи, бывшие на стенах, клялись на утро, что слышали голоса и пение рогов вдали и неясные тени бродили по краю тумана, то исчезая, то появляясь вновь. Но когда первый утренний ветер унёс последние клочья белого покрова, то увидели взволнованные люди, что ни одной травинки не было примято и ни одного следа не оставила призрачная армия и потому подняли они на смех караульных.
Лишь одна старая знахарка хранила молчание и ещё до заката, вместе с несколькими прислужницами, ушла в лес и едва начало темнеть, старая женщина вернулась, неся корзины полные рябиновых ветвей. Но только в хозяйских покоях позволили рыцари положить рябину, отказав старухе помещать красные плоды по стенам замка, сказав, что и без того уже многое было разрешено повитухе и более не дозволят они заниматься ей пустыми делами.
На том и настояли рыцари лорда, даже смутно не догадываясь, что последует из их нежелания уступить женщине…
Каждую ночь поднимался пред стенами замка туман и каждый раз был он непрогляднее прежнего и даже ветер, гнавший облака по ночному небу не мог рассеять его. С каждым разом звуки голосов, что доносились из-за белого покрова становились всё яснее и всё чаще мелькали тени у его края, так, что даже самые маловерные сомневались в собственных словах и уже с опаской, но не с недоверием глядели они вниз со стен.
На седьмую же ночь подступил туман к стенам и башням замка столь близко, что страже было велено держать все факелы зажженными и не дремать и минуты.
Со дня на день ждали люди возвращения своего господина, так, словно было оно избавлением от страхов, что стали посещать их каждую ночь.
Потому радость наполнила сердца стоявших на карауле у врат, когда услышали они топот копыт и голос своего лорда, просивший дозволения войти. Уставшие, измождённые бдением и перепуганные творившимся каждую ночь, не долго думая стражи произнесли опрометчивые слова о том, что конечно же их господин может войти и отворили створу врат. Запоздалый ужас коснулся смертных, когда узрели они, что не их господин ступает к стенам, но муж высокий и прекрасный, в венке из золотых листьев, одетый в длинное одеяние зелёного бархата, с улыбкой, игравшей на его лице, чьи руки были раскинуты словно для объятия, а белая пелена туманов двигалась следом за ним, будто живая.
Вспомнили холодея от испуга слуги лорда детские сказки о фэири и о том, что не может Древний Народ переступить порог незваным, но стоит ему услышать дозволение войти, как тот час становится сей род властен пересекать любые стены и проходить даже через самые надёжные двери. Но напрасно надеялись напуганные люди успеть протрубить в рог и предупредить спящих, ибо великая усталость обрушилась на них и крепкий сон повалил их к ногам Короля Фей.
Густые клубы тумана пересекали зубцы стен и всё факелы, что были зажжены, угасли. Каждого бодрствующего в ту ночь сморил необоримый сон и лишь высокая фигура в золотом венке неумолимо ступала чрез двор замка…
Глухой стук в дверь разбудил старую знахарку и услышала она голос лорда, просивший дозволения войти, но едва опустила женщина глаза и взглянула на рябину, лежавшую на пороге, то заприметила, что листья её шевелятся как от легкого ветра, хотя ни одного сквозняка не было в комнате. Волосы встали дыбом на голове старухи, стоило ей увидеть это и оглядевшись понять, что все прочие женщины спят беспробудно, опутанные чарами. И хотя страх сковал её тело, разум седовласой повитухи стал чистым как горный ручей и острым словно лезвие ножа, что держала она в своей руке. Хитро ответила мнимому лорду ведунья, что хозяину замка незачем просить разрешения войти и отвечала так каждый раз, пока не услышала иной голос, высокий и чистый и был он как две капли схож с голосом матери ребёнка и так же просил дозволения войти или же отворить дверь, но как прежде отвечала старая женщина и ни слова не меняла в своих речах. Тогда услышала знахарка угрозы и страшные обещания, что исполняться, если не отворит она дверь, но вновь и вновь отвечала мудрая женщина, что для истинных хозяев замка все двери отворены и им нет нужды просить дозволения войти.
Долгой и гнетущей была тишина воцарившаяся после слов верной служанки. И когда казалось, что напасть минула и спавшие стали пробуждаться, открывая глаза и зевая слушая с недоверием рассказ перепуганной повитухи, то почуяли они запах готовящейся еды, что доносился из-под двери и был он столь ароматен и силён, что многие захотели тотчас отпереть засовы и бежать на кухню, в надежде, что хоть малый кусок этого яства достанется им. Но старая знахарка встала перед дверью и достала нож, зажатый прежде в руке и угрожая расправой велела женщинам вернуться в свои постели и там ждать наступления утра.
Так, не смыкая глаз, простояла она всю ночь и лишь с восходом солнца, когда туман рассеялся и пение рогов возвестило о возвращении отца ребёнка, рухнула седовласая служанка измождённой в кровать, где наконец смогла предаться сну.
Побледневшей и осунувшейся ворвалась к колыбели сына благородная леди и когда услыхала она рассказ привратников и знахарки, то повела такие речи, что все смеявшиеся прежде над рассказами слуг, утверждавших, будто видели они самого Короля Фей, умолкли в ужасе и не смели более проронить и слова. Ибо лорд, леди и все те, кто возвращался с ними от королевского двора утверждали, что два дня бродили они в тумане и видели издали шпили башен собственного замка, но сколь бы усердно не гнали лошадей, замок не становился и на шаг ближе. Многие тогда говорили, что туман начал рассеиваться лишь на рассвете, когда почуяв неладное, леди-мать сошла с седла и обливаясь горькими слезами, встав на колени, громким голосом умоляла народ фэири не разлучать её с сыном и не обращала она внимания на причитания спутников и увещевания супруга прекратить рыдания и сесть на лошадь. Теперь раскаивались недоверчивые и просили госпожу о прощении, за то, что посчитали её помутневшей рассудком от долгой разлуки с сыном и домом. И верно материнская любовь оказалась сильнее чар, говорили они, а слезы леди вызвали жалость даже у Древнего Народа, коль всё услышанное ими оказалось правдой, ибо даже котлы на кухне оказались пусты и никто не знал откуда мог доносился дивный аромат, едва не заставивший женщин отворить дверь в спальню хозяйского сына.
Напрасно ждали на следующую ночь люди в замке колдовского тумана, как и во все последовавшие за нею, лишь однажды вернулся он нежданно и было то посреди белого дня и при ясном солнце и стоял сей покров до тех пор, пока дважды не сменился день с ночью и лишь тогда позволил благородный лорд своим слугам выйти наружу.
Дурные вести принесли они, сказав, что все поля в округе были сожжены, а в деревнях ныне едва наберётся двое-трое выживших, ибо всё то время, пока замок покрывала туманная завеса, в земле лорда и соседних с нею бесчинствовали дикие племена, что явились внезапно и война, которой опасался верховный король, обрушилась в нежданный час и лишь их дом остался нетронут и невредим.
Молча переглянулись лорд и леди, заслышав такие слова, и нестираемой печатью легло на их сердце, что неспроста в те дни пощадил туман каменный чертог и были скрыты они странным образом от врага, подобному стреле внезапно пущенной из тени.
Но словно молодое зерно, что поднялось на пепелище старых полей, пришли новые заботы и новые думы, вытеснившие прежние страхи и заставившие людей обратить свои помыслы к насущному. И занятые войной, в которой позже одержали они великую победу, уже иным взором обращались смертные в глубины своей памяти и иначе, нежели прежде, говорили о том, что было, приписывая увиденное усталости, вину и многому иному, но не тому, в чём коренилась истинная причина произошедшего.
Течение времени мало зависит от человеческих помыслов и потому годы сменялись не щадя никого и вместе с ними менялись люди. Одних касалась неумолимым перстом смерть, иных Провиденье одаривало рождением, а златоволосого младенца обратило оно сперва в отрока, что позже стал прекрасным юношей. В двух вещах, как никто другой, был искусен сын лорда – в метании ножей и в сладких речах, коими легко пленял сердца девиц. Но пришло время и отец Солуфейна пожелал отослать своего отпрыска ко двору, с тем, чтобы юный лорд был оруженосцем и пажем при короле.
Окружённый искусствами и придворными забавами, прекрасный ликом юнец, скоро постиг красоту музыки и очарование песен и когда на пирах стройная арфа передавалась из рук в руки, то к нему неизменно приходила она последней – ибо все голоса, если звучали они после пения молодого Солуфейна, казались хриплым карканьем ворона, а прочие руки, державшие инструмент после него, походили на корявые ветви дерева, едва взор людской падал на тонкие запястья королевского оруженосца.
Многие дамы пленились холодным светом зелёных глаз, но напрасно томились их сердца, ибо лишь к одной были обращены его думы и то была леди Вивиаль, дочь Короля. Не раз пытался юный паж сделать так, дабы преклонила она своё внимание к нему, но там, где порой было достаточно одного взгляда и лукавой улыбки, навсегда пленявших прочих леди, ныне были бессильны самые изысканные песни и слова, оставлявшие равнодушной дочь короля. Лишь из вежливости презрительно улыбалась Вивиаль в ответ на все знаки внимания, что оказывал ей юный Солуфейн, а взор её, обращённый к нему был надменен и горделив. Если же слетали с губ леди слова, обращённые к юному лорду, то были они столь безмерно равнодушны, что свет надежды в его сердце угасал и верно померк бы совсем, если бы не задумал златоволосый оруженосец совершить подвиг в честь леди Вивиаль и тем самым склонить её к милости.
Потому с нетерпением ждал Солуфейн дня, когда произведут его в рыцари и едва долгожданное время наступило и сам король нарёк его сэром, даровав право рыцарства, то, не долго думая, предстал он пред леди Вивиаль.
Холодны были её покои и не менее холодны были речи, коими встретила она его. Окружённая прочими дамами, дочь короля сидела за вышиванием и молча слушала слова рыцаря, положенные по этикету и лишь изредка отвечала ему, но неудовольствие, сквозившее в каждом жесте леди было столь велико и столь мало старалась она скрыть это, что отчаявшись преклонил прекрасный лорд колено пред Вивиаль и на глазах у всех придворных молвил, что ради её благосклонности готов он на любой подвиг и посвятит сей труд леди своего сердца.
Златотканное шитьё было в умелых руках темноглазой дочери короля, но злость овладевшая ею, заставила искусные длани затянуть узлы с такой силой, что кровь оросила тонкие пальцы, а блестящие нити жемчуга порвались и слёзы моря рассыпались у ног Вивиаль.
Недобрая улыбка коснулась уст и то, что звучало слаще родниковой воды, таило в себе яд коварства.
- Чтож, раз так, мой рыцарь - молвила она.- и непреклонен ты в своём желании, то принеси мне голову ведьмы Домны, что уже как три столетия губит людские души.
- Да будет так, леди, я обещаю! – ответил сэр Солуфейн, поднимаясь с колена и поклонившись покинул он покои Вивиаль и оставив королевский двор уехал прочь.
Напрасно надеялась лукавая леди, что раньше, нежели найдёт влюблённый рыцарь старуху, погубившую жизни куда более сильных и хитрых воинов, то погибнет он ещё в дороге, от рук разбойников или же сгинет в нехоженых местах, ибо не одну опасность встречал сэр Солуфейн на своём пути, но оставался невредим и лишь ещё больше преисполнился решимости отыскать ведьму.
Тяготы пути и холод ночей, пыль дорог и безмерную усталость терпеливо сносил юный лорд в своих скитаниях, но бессилен он был отыскать логово домны, ибо свидетельствовала людская молва, что являлась уродливая старуха, неся с собою горести и смерти, не в одном месте, но по лицу всей земли и там, где ступала она, неизменно рождались несчастье и страдания.
Так провёл Солуфейн в пути семь долгих лет и уже более не надеялся он найти ведьму и отчаяние завладевшее им превратило прекрасного юношу в согбённого скитальца, чей взор потух и улыбка более не трогала уст.
Уставшие руки его отпустили поводья лошади и конь, не разбирая дороги в кромешной тьме, занёс измождённого рыцаря под сень леса. Там преклонил он своё чело к водной глади ручья и, роняя слёзы горькой обиды и стыда, встретил приход ночи и когда серебряные лики звёзд зажглись в темноте небес, отражаясь в чёрных водах ручья, не ведающий более крепости духа, уронил сэр Солуфейн изнурённую голову на грудь, забывшись беспокойным сном. Но не в воле смертного было дремать в ту ночь, ибо едва он заснул и предался объятиям сна, как эхо голосов и свет огней развеяли зыбкий мир грёз лорда.
Открыв глаза свои, увидел он сотни лиц и сотни очей, что обступили его и с любопытством взирали на проснувшегося рыцаря. Были среди них высокие и стройные, прекрасные как лунный свет и казавшиеся сотканными из мерцания небесных светил, были и те, кто походил на детей, но с лицами стариков и сединой в волосах. Тысячи блуждающих огней стремительно летали меж стволов и среди пришедших проносились они подобно стрелам, лишь по временам замирая на мгновения, чтобы вновь унестись прочь. Кряжистые фигуры, едва отличимые от пней и коряг сидели повсюду на ветвях и у корней древ, указывая пальцами в сторону лорда и кивая головами, переговаривались меж собой низкими гортанными голосами. В страхе заслонился от них рукой сэр Солуфейн, думая будто снится ему дурной сон, но едва поднялась длань его и обернул он её в сторону фэири тыльной стороной запястья, обнажив отметину, что носил с самого детства, то волны ропота и возгласы удивления вырвались из уст Древнего Народа. Но все они умолкли, как один, и обратившись в иную сторону склонились в глубоких поклонах, а многие преклонили колена, когда из-за лесных стволов выступила высокая фигура.
Свет, чище чем тот, что проходил сквозь витражи, казалось исходил отовсюду, рождаясь в ветвях и траве, пробиваясь меж камней и отражаясь в водах ручья, изливался там, где ступал босым Король Фей.
Ночной ветер играл листвой короны на высоком челе господина Фэири и трепал золото длинных волос, что ниспадали с хрупких плеч. Зелёный бархат длинных одежд его словно соперничал с зеленью глаз и тонкие уста лучились радостной улыбкой.
Подобно серебряным струнам арфы звенел голос Лесного Короля и, называя рыцаря по имени, будто отец, нежно упрекающий дитя, спрашивал Солуфейна, отчего же столь долго заставил он ждать их своего прихода. Белые и стройные, словно высеченные из мрамора, протянулись к лорду руки бессмертного и, помогая подняться с земли, увлекли изумлённого скитальца за собою прочь.
Всё происходящее казалось дивным сном или же чудным видением, сотканным и сплетённым из чистых голосов и светлых ликов. Никогда не слышал уставший рыцарь столь прекрасных песен, что заставляли его сердце звенеть, наполняя сломленный дух радостью, и не ведали смертные глаза Солуфейна красоты столь совершенной, сколь и простой, нежели та, что окружала его в тот час. Правую руку лорда держал в узкой ладони своей Владыка Фианна Ши, а множество дланей мягко и заботливо поддерживали измождённого рыцаря со всех сторон, не давая ему упасть или же споткнуться.
Так пришли они к высоким скалам, что вздымаясь над землёю, заслоняли громадой своей ночное небо. Огромный семирукий тролль, сидевший у подножия исполинских камней, чьё тело скрывала длинная рыжая борода, поднялся на ноги и почтительно поклонился, едва завидев Короля Фей.
Немигающим взором, словно птица склонившая голову набок, воззрился Господин Фианна на покрытые мхом громадные скалы и тот час земля под ногами путников задрожала и камни, доселе казавшиеся недвижимыми, порождая гулкий рокот и бесчисленный шум, расступились, открывая вход в Страну Древних.
Там за пеленой туманов и нерушимых чар, в немеркнущем свете Волшебной Страны, среди белеющих цветов, что покрывают неувядаемые травы, златоволосый рыцарь обрёл исцеление. В прекрасных глазах его вновь светилась жизнь, а плечи воина покинула былая сутулость. Пред троном Королевы Мэб, сестры Владыки Фианна Ши, не единожды представал он и стройная арфа звучала в руках лорда. Тогда наполняли подземный чертог грозной королевы Господа Камня и легкокрылые духи, что молча внимали пению смертного.
На холме Эрхаллос, под сенью могучего дуба, сидя у колен Короля Фей, пел сладкоголосый человек и сама немая Мать Снов, чей чёрный саван покрывает по ночам весь мир, слушала перезвоны струн, звучавших в руках сэра Солуфейна.
Всё в том краю было совершенным и не было там ни в чём изъяна – ни в земле, ни в нежных ветрах, ни в чистых водах, ни в самих живущих. Но чёрной тенью лежала на сердце рыцаря память о леди Вивиаль и хотя давно уже нетвёрдая любовь к жестокой деве оставила его разум, то была уязвлённая гордость, что не давала ему покоя и с каждым днём всё сильнее шептала она, напоминая смертному об обещании, что дал он на глазах у всего двора, желая завоевать признание Вивиаль.
Тогда решил просить совета и помощи сэр Солуфейн у Владыки Фэири или же у Леди Мэб, но потому как пребывали они постоянно в непрестанных заботах о своих созданиях и детях, лишь изредка являясь на тронах в сердце зачарованного края, то обратился он к Фейранне, одной из дочерей Короля Эльфов. Но она отказала рыцарю, лишь странно взглянув в его глаза, едва произнёс лорд имя ведьмы Домны и после тихо молвила, что нет нужды исполнять обещанное, если корень того в страсти или зыбкой славе.
Дважды просил прекрасный ликом человек сестру Фейранны, Бранвих, но рождённая из морских волн, дочь воды отвечала отказом, как и её родственница, лишь слова, произносимые ею, были мягче и проще. Когда же в третий раз пришёл к ней Солуфейн, то был он обходительнее обычного и уста его изливали сладчайшие речи. И взяв Бранвих за руку, с лукавой улыбкой, нежным взором смотрел он в её глаза, так, словно мог видеть дно в очах бессмертной дочери Господина Фэири.
Тончайшие намёки слетали с губ рыцаря и всё словесное умение, коим овладел он при дворе, пустил в ход сэр Солуфейн, ибо почуял, что может склонить Бранвих на свою сторону и поможет она исполнить обещанное. И чем дольше говорил сладкоречивый лорд, тем больше уступала дева морей, пока наконец не сказал рыцарь, что если удастся ему погубить ведьму, то с лёгким сердцем сможет он вернуться в Страну бессмертных, дабы отдать весь пыл своей души той, что держала его за руку.
Никогда не слышала таких речей Бранвих, никогда не смотрела она в лицо юноши более прекрасного, нежели стоявший пред нею, да и верно не сыскала бы такого, сколь долго бы не жила, равно и не ведал с рождения слух её лжи и не смыслила она ничего в людском коварстве.
Потому пообещала чистая сердцем обольстительному лорду, что заступиться она за него у трона отца и выпросит желаемое.
Грозно нахмурились брови Короля Фей, когда услышал он о ведьме Домне, но лик его стал печальным, когда обратился владыка Фианна Ши к Солуфейну и изрёк показавшееся слышащим странным. Вопреки звёздам, засвидетельствовавшим в час рождения лорда, что уготовано тому обрести бессмертие в Стране Фэири, коли сам он захочет сего и не смотря на то, сколь сильно бы не желал Король Эльфов отпускать Солуфейна, не станет фэири препятствовать или неволить рыцаря. С такими словами поднялся Господин Фианна и направил свои стопы прочь с высокого холма Эрхаллос, призвав прочих идти следом. И когда сошли они с высочайшей вершины Страны Древних и спустились к водам ручья, что питал корни могучих деревьев, то остановились у места, где бег вод замедлялся, ибо впадали те в водоём, чья гладь была тиха и спокойна и ни одна волна не нарушала недвижимого безмолвия чистых вод.
Серебряная чаша явилась в руках Короля Фей и тот, не отводя пристального взора от смущённого лица рыцаря, простёр длань с сосудом над водой. Лишь одна единственная капля сорвалась с края кубка и когда коснулась она поверхности озера, то прозрачное до сей поры, стало оно темно и беспокойно. Леди Мэб, стоявшая возле Лесного Владыки, указала рукой на воды и велела лорду наклониться и смотреть, запоминая всё увиденное, ибо, рекла она, чаша, что держал Король Фей, была Чашей Уготованного, в коей таилось всё вплетённое в судьбу одного лишь Солуфейна и кубок сей есть зримое воплощение самой жизни смертного.
В ужасе и отвращении отпрянул рыцарь от воды, едва взглянув на покрытую рябью гладь, ибо безобразное и уродливое лицо домны узрел он там, но пересилив себя, вновь приковал взор к лесному озеру. Череда видений, проясняясь и угасая, словно дрожащее на ветру пламя свечи, открывала путь до логова ведьмы и там, где простому взгляду доселе виделись лишь камни и поросли трав, ныне являлась узкая тропа, что извиваясь бежала меж холмов.
Укрытая бесчисленными наговорами ведьмы и оплетённая дурными заклятьями, дорога в обиталище колдуньи была скрыта так, что все искавшие того пути были обречены бродить понапрасну и не находить желаемого. Но каждую отметину, будь то старое дерево или же поросший мхом валун, запоминал сэр Солуфейн и уже любые чары отныне были бессильны сбить его с верного пути.
Половину обещанного помогла Бранвих обрести сэру Солуфейну, ибо получил он совет Короля Фей и узнал где затаилась Домна, помощь же Владык фэири до поры минула рыцаря и потому рождённая из моря снова стояла на вершине холма Эрхаллос, прося пред высоким троном отца.
Преисполненный глубочайшей любви к своим детям, равно великой как для меньшего из болотных духов, так и для собственной дочери, Господин Фианна Ши вновь не отказал в просимом и искуснейшее заклятье, что слетело с бессмертных уст его, обратило Короля Древних в золотую брошь, упавшую к ногам девы.
Незримый голос велел Бранвих поднять фибулу и отдать сей дар в руку смертного, наказав рыцарю носить дарованное не снимая, пока будет тот искать гибели ведьмы. Скорым был путь сэра Солуфейна от Страны Фэири до места, где ожидал он найти колдунью, но напрасно скользил взор златоволосого лорда по зелёным холмам, силясь отыскать жалкую лачугу Домны, ибо там, где раньше стояла разваленная хижина, скованный немым удивлением, увидел он высокий замок с сотнями огней в окнах и услышал эхо великого множества голосов.
Склоняясь словно перед господином, из врат крепости выбежали слуги и участливо взяли под уздцы коня Солуфейна, но, не взирая на возражения самого гостя, настойчиво провели спешившегося всадника под высокие своды, где в самом разгаре шёл пир и будучи веселы в своей беззаботности, блистательно одетые люди, встретили путника криками радости и одобрения.
Не снимая плаща и не расстёгивая фибулы, разделял с незнакомцами удивлённый рыцарь трапезу и веселье продолжалось далеко за полночь. Но когда управители замка были отблагодарены и посланник Короля Эльфов пожелал оставить каменный чертог, то его стали попрекать в неблагодарности за роскошное празднество и умоляли остаться ещё хотя бы на одну ночь. Безрадостно согласился рыцарь и уступил упорным просьбам слуг. На следующий же день зал вновь наполнили сотни гостей и снова безудержное веселье продолжалось до глубокой ночи. Каждый новый восход в точности повторял предыдущий и яства на столах не истощались, а беззаботные господа и дамы не покидали странный замок. Снова и снова неволили златоволосого рыцаря, преграждая тому путь за пределы стен упрёками в невежливости, правилами этикета и льстивыми словами, пока наконец не понял сэр Солуфейн, что слишком долго пробыл он под одной крышей с праздным людом и оставаясь глухим к мольбам челяди и гостей, твёрдо вознамерился покинуть крепость.
Странно было ему услышать, как в тот миг все голоса за его спиной умолкли разом и обернувшись узреть, что зал пуст. Лишь одна дама сидела во главе стола и едва разглядел рыцарь её лицо , то узнал в ней леди Вивиаль и сердце его сжалось от печали и страха, что спросит она о невыполненном подвиге. Но дочь короля была безмолвна и лишь поманила лорда рукой. Ещё прекраснее нежели прежде стали черты Вивиаль и глаза её были черны, словно тёмный бархат. Нежно шепча просила она лорда остаться навсегда с нею в замке и отказаться от обетов чести и целомудрия, что принёс сэр Солуфейн, будучи посвящённым в рыцари. Невольный жар охватил смертного, но он противился томлению сладких речей, не желая отрекаться от обещанного. Тогда сняла Вивиаль с нежных плеч своих тонкое покрывало и обнажив белую, как лунный свет кожу, прильнула к Солуфейну. Не в силах более противостоять искусу, лорд потянулся к алым устам леди, но крик боли сорвался с губ рыцаря, ибо золотая брошь у его груди расстегнулась сама собою и вонзилась в плоть, проливая красные капли крови. Тотчас пала пелена с глаз сэра Солуфейна и узрел он перед собой не прекрасную даму, но уродливую ведьму, чьё лицо было перекошено ненавистью, а смрадное зловоние волнами вырывалось из гнилого рта. Ни одно заклятье не успела выкрикнуть Домна и лишь когда сверкающий меч рыцаря внезапно блеснул в темноте зала, поняла она, что обман был раскрыт.
-Да погубит тебя гордыня, юнец. – прохрипела катясь по полу её отсечённая голова и только злобный огонь в глубине чёрных глаз бессильно сверкнул и угас, словно остывшие угли.
Тогда рассеялись чары и колдовской замок исчез, обратившись убогой лачугой. Дрожа всем телом от страха едва миновавшей гибели, преклонил колени сэр Солуфейн и впервые за долгие годы вознёс молитвы к Небесам, благодаря Создателя за одержанную победу и сохранённую жизнь. Напрасно он искал фибулу, что расстегнувшись упала на землю и смирившись с потерей дара, приторочив к седлу завязанную в мешок голову колдуньи, отправился смертный лорд ко двору короля.
Годы, минувшие с поры скитаний друга фэири, отступили когда пересекал он границы Страны Эльфов, держась за руку вечноюного Господина Фианна. К другим же время осталось беспощадно и неуклонно совершало оно свой разрушительный труд, налагая клеймо старости и печати немощи, потому, когда юноша вступил в королевский замок и предстал пред некогда молодой и прекрасной Вивиаль, то бросив с улыбкой превосходства к ногам леди голову Домны, увидел лишь высокомерную даму, чьим единственным достоинством была угасшая ныне красота, да острый язык, отвращавший всякого разумного человека. Но речи рыцаря стали не менее язвительны, нежели те, что некогда произносила сама Вивиаль и изысканно осмеяв дочь короля, не нарушая при этом придворного этикета, равнодушно повернулся лорд спиной к разъярённой леди, оставляя её наедине с позором и людской молвой о бессердечности злословной женщины.
Так заслужил сэр Солуфейн великую славу, но и великую нелюбовь, ибо от ныне ему не было возврата в земли, где правил отец осмеянной Вивиаль. Посему рыцарь снова пустился в странствия, ожидая встречи с Народом Фианна и, как и было обещано, вечноюные пришли. Глухой безлунной ночью, при серебряном свете безмолвных звёзд, во второй раз оставил мир солнца смертный лорд и ветра Зачарованного Края вновь омыли его лицо. С радостью и почётом был встречен в Краю Фэири тот, от чьей руки нашла свою погибель ведьма, но лишь Владыки Фианна омрачали его победу, оставаясь странно-безучастными к восхвалениям златоволосого лорда и, словно бы не замечая свершённого им подвига, хранили молчание…
Часто видели живущие в Стране Юности, как бродила дева Бранвих там, где ступал сэр Солуфейн и порой ходили они вместе, держась за руки.
Когда же сердце дочери Короля Фей переполнила любовь, подобная белому пламени – столь же чистая и неподвластная дыханию времени, то пришла она к смертному рыцарю глубокой ночью, ибо был он один на вершине вечноцветущего Эрхаллос и с удивлением взирал на созвездия, коих не увидеть в мире людей.
В безлунном свете небесных светил стояла Бранвих и мерцание звёзд, отражаясь в её прекрасных очах, плескалось подобно вину в чаше, открывая всё то, что чувствовала дочь воды. Тогда протянула рождённая из волн морских свою руку и увидел в ней лорд дивно сияющий светоч, что держался на тончайшей серебряной цепи и струился нетленным светом.
Каждое слово, что рекла в тот час Бранвих, было сильнее любого заклятья, ибо говорила она, что вручает своё сердце рыцарю и отныне оно принадлежит только ему, да Всемогущему Создателю, пред чьим лицом дан ею обет быть вечно верной возлюбленному. Бессмертие, о котором предрекая говорил Король Фей, ныне вложено в смертную длань и пока носит рыцарь на груди сияющий фиал, тление, распад и смерть бессильны над ним.
Содрогнулась душа Солуфейна, ибо разумение о скверности обмана и глубине любви Бранвих, таясь коснулось его мыслей, но жажда вечной жизни затмила голос мудрости и потому дар был принят…
Не радость и благое спокойствие царили для лорда в Зачарованной Стране, ведь задумал он стяжать славу и величие, но властвуют эти двоё отнюдь не в Земле Фэири, где все живущие равнодушны к молве и пересудам, а сам рыцарь стал лишь одним среди равных.
Тогда решил он тайно покинуть Страну Бессмертных и было ведомо ему, что не только вечную юность дарует сердце дочери короля Фей, но и рассеивает чары и распутывает нити заклятий, сплетённые Владыками Фэири, дабы сокрыть их владения от людского рода. Так под покровом темноты смертный оставил Край Юности и пришёл к границе Страны Древних. Бурная река встала на пути лорда и глубокие воды оказались непреложной преградой, ибо не пожелал он оставлять латы, позоря рыцарскую честь. Потому ступая вдоль берега, надеялся беглец отыскать брод, но чем дальше шёл, тем непреодолимее поток становился перед ним.
Напрасно повернул сэр Солуфейн обратно, надеясь переплыть реку там, где впервые увидел её, ибо сами воды изменились и стали неузнаваемы и столь же опасны, как и по все стремнине.
Долго бродил он уставший вдоль берега, пока наконец не вышел туда, где волны катились неспешно и у самого края воды стояла причалив ладья.
Чёрной парчой были покрыты бока барки и старик, чьё лицо скрывал тёмный саван, сидел в ней согбённым. В скрюченных пальцах старец держал длинный шест и не поднимая головы выслушал Солуфейна, когда пожелал тот переправиться на другой берег. Глухим голосом спросил рыцаря паромщик, есть ли смертному чем заплатить за переправу и когда лорд ответил, что не имеет с собою золота, то старик предложил отдать в уплату меч, но юноша гневно возражая, отказал.
Словно сами собою разжались пальцы старца и молвил он, что раз нечего путнику отдать за паром, то пусть тот сам и правит ладьёй. Не долго колеблясь взял сэр Солуфейн длинный шест и ловко отталкиваясь от берега, скоро пересёк реку. Когда же сошёл он с ладьи и ступил на смертную землю, то услышал голос, звавший друга фэири по имени.
И едва обернувшись увидел он старика, что снова стоял на противоположном берегу и качая головой указывал корявыми пальцами на прекрасные длани рыцаря. Усмехаясь, лорд взглянул на руки и усмотрел, что перепачканы те грязью и сажей. Склонившись, смертный омыл в бегущих волнах реки свои тонкие запястья, но не только следы от шеста паромщика сошли с рук возлюбленного Бранвих - знак листа, что носил юноша с самого рождения, подобно пятнам грязи оставил рыцаря и бесследно исчез.
Тогда восклонился лорд от водной глади и дрогнув сердцем встретился взором с паромщиком, что стоял откинув капюшон савана и в сгорбленном старике был узнан Король Фей.
Глубокие морщины избороздили лик бессмертного господина Фэири, а его золотые волосы стали белее снегов на вершине гор. Лишь негаснущий взор, как прежде, был зелен, но полнился невыразимой тоской и скорбью.
-Ты сам избрал свою судьбу, о лорд,- печально молвил фэири.- отныне и против воли моей, чаша твоя пуста.
Так рёк Господин Фианна и одинокая слеза скатилась по его щеке, упав в серебряный кубок, зажатый в руках Короля Фэири.
И не произнося более ни слова, простёр он Кубок Судеб и опрокинул его над водами, позволив содержимому излиться в реку, после же, поникнув челом, бессильно отпустил чашу, что сверкая потонула в волнах.
Никому не ведомы глубины духа, что дарованы Творцом каждому от рождения и лишь Он один знает сокровенное сердец живущих. Скрытыми остались и мысли рыцаря, ибо лицо его в тот час стало бесстрастным и твёрдым, нежели любой камень.
Густая пелена,поднявшись над землёй, покрыла реку и Короля Фей, оставив смертного блуждать в слепую. Когда же вышел он из туманов и щурясь встретил восход солнца, то услышал конское ржание и топот копыт.
Богато одетая леди, в сопровождении свиты и слуг проезжала мимо по дороге и, велев сопровождающим остановиться, подъехала верхом к рыцарю. Стоило даме услышать его имя, как она заулыбалась и назвавшись Брузиной, сказала, что верно лорда привело к ней везение, ибо как и сэр Солуфейн, благородная госпожа впала в немилость леди Вивиаль, ставшей королевой после смерти собственного отца.
Теперь же Брузина держала путь до корабля, что ждал у океана и должен был унести её прочь к монарху, который правил далеко за морями. Поговаривали, что не хватает богатому королю славных рыцарей, а где же сыскать ему рыцаря более достойного, нежели тот, что по слухам погубил саму ведьму Домну?
С превеликой охотой согласился сэр Солуфейн на предложение Брузины и вместе с нею и её свитой достиг холодных вод океана, где не теряя и дня они взошли на корабль.
Не один раз вспоминал в пути сэр Солуфейн дочь Короля Фей и являлась она ему в снах, с немым укором молча смотря в глаза рыцаря.
Тогда доставал он с груди своей сияющий светоч и, предаваясь мечтам о несомненно грядущей славе и неувядаемой молодости, забывал об укорах совести.
Все дары, приготовленные Брузиной заморскому королю, были погружены и даже вороные скакуны взошли на борт, чтобы стать ещё одним подношением монарху и едва судно отошло от земли и ветер наполнил тугие паруса, леди Брузина созвала свою свиту. Тринадцать рыцарей сели в круг дамы и лорда, лица их были искажены усмешками, а руки покоились на рукоятках мечей. Томно улыбаясь наполнила Брузина два кубка вином и, протягивая чашу, словно бы невзначай, спросила юношу, как же тому удалось устоять перед могучими чарами, прежде нежели отсёк он её голову.
Белее белого полотна стал прекрасный лик лорда, ибо понял он кто стоял перед ним и, заливисто смеясь, заглядывал ему в глаза.
Но не смертью или же радостями любви искушала его сперва колдунья. Иными стали речи ведьмы и предлагала черносердая Солуфейну власть, славу и богатство, лишь об одном прося взамен – пав, поклониться ей и Тьме, что несла она с собою в прогнившем сердце.
Молча обнажил доблестный рыцарь свой меч, но, не переставая улыбаться, Домна сделала своим слугам жест рукой и те, обезоружив и нещадно избив лорда, бросили его к ногам колдуньи.
И схватив рыцаря за волосы, оттащила она его к бортам корабля и, держа руками за горло, заставила смотреть на берег, оставшийся далеко позади…
В тот день, когда покинул сэр Солуфейн Зачарованный Край, чёрное отчаяние охватило Бранвих и была она равнодушна с той поры ко всему, что её окружало. Теперь стояла дочь Короля Фей на берегу океана и глядела во след уходящему кораблю…
Но не скорбь и не пылающая ярость, а ледяная ненависть, что пробуждая всё дикое и бесчеловечное в душе девы-фэири, заставила её простереть руки над водами, произнося слова страшного заклятья. Пронизывающий ветер развевал её тёмные волосы и рвал тонкие одежды. Тьма скрыла солнце и чёрные тучи, клубясь, сокрыли небеса. Стоя на высокой скале над волнами, вскинув проклинающие руки, плела Бранвих смертоносные чары и, призывая демона морских глубин, повелевала ему затопить корабль с укравшим её сердце смертным.
Но то не пугало домну, ибо в её силах было отворотить заклятие, что взывало к Тени, подвластной колдунье, равно и в её силах было позволить чарам свершиться.
Потому вновь предложила ведьма лорду отдаться бессветной бездне и предать свою душу злу.
Снова отказал ей сэр Солуфейн, говоря, что предпочтёт он смерть, нежели служение Тьме.
Но ведьма ждала и когда огромные волны вздымаясь грозили затопить судно, она оставалась спокойна, ожидая до последнего, что страх близкой смерти сломит волю рыцаря и он нехотя согласится отдать ей свою душу.
В том и был великий просчёт Домны, ибо Король Фей, явившись подле своей дочери, положил осуждающую длань на плечо Бранвих. Но даже Господин Фианна был бессилен разорвать путы, сплетённые его дочерью, ведь взывала она к Тьме, коей не таилось в сердце Владыки Лесов, потому стоял он возле обезумевшей девы и, обратив своё вечноюное лицо к метущемуся от волн кораблю, тоскливо взирал на сотворённое дочерью.
Одинокий луч солнца пробил пелену облаков и, упав на золотое чело Короля Фей, сверкнул нестерпимым блеском. Тотчас поднял рыцарь свои глаза и на далёком берегу разглядел Господина Ши и деву-фэири, что упав на колени, заламывала руки.
Подобно острому кинжалу вонзилось в его сердце раскаяние, ибо увидел он отчаяние несчастной и почуял печаль её отца и обернувшись встретил взор ведьмы, полный торжества и нетерпения.
Тогда поднялся рыцарь, но шатаясь на нетвёрдых ногах, с завязанными за спиной руками, захлёбываясь кровью из разбитых уст, запел он слова великого раскаяния.
От лживого бессмертия отрекался он и умолял Небеса простить его гордыню и обман дочери воды. Разрывающим душу воплём отозвалась с высокой скалы дева морей, ибо ветер донёс до неё голос лорда и она одумавшись бессильно кричала, желая повернуть чёрное заклятье вспять.
Но бездушные волны, подгоняемые волей демона, становились всё выше и выше.
Неописуемая злоба отразилась в перекошённом лице ведьмы и та, вскинув руки, обратилась птицей, что поднялась над бушующим океаном, оставляя погибать жизнь, чьей душой так и не смогло завладеть зло. Лишь сияющий сосуд на груди рыцаря сверкнул в последний раз и звеня, безвозвратно потонул вместе с кораблём…
Навеки ослепла Бранвих от горя и навеки была она осуждена не касаться земель Благого Двора фэири и до конца времён должно ей бродить бесцельно вдоль океана, складывая плачи и раскаиваясь в содеянном, ибо запятнав свой дух заклятием зла, по её воле были погублены жизни многих невинных, плывших на судне вместе с коварной Домной и несчастным лордом…
Холодные воды вынесли бездыханное тело рыцаря на берег и Владыка Фианна Ши, отыскав его, поднял на руки бренные останки смертного и прижимая их к сердцу так, словно то было его собственное дитя, отнёс их в Зачарованный Край, где был сосуд жизни доблестного рыцаря положён на вершине одного из холмов. Но осталось его тело лежать нетленным и казалось, будто не смерть, но сон сомкнул навсегда очи прекрасного юноши…
Говорят, алые анемоны, проросшие в тот скорбный день в Волшебной Стране, родились из кровавых слёз Короля Фей, что ронял их неся тело рыцаря и только Леди Мэб и немая Мать Снов знают о чем скорбел более их брат – об участи собственной дочери или же о печальной судьбе лорда, но они хранят молчание…
По сей день рассказывают старые рыбаки, как видели они во время штормов одинокую деву и Короля Фей, что являлся по временам в образе старца и держа под руку свою дочь разделял её горе. Тогда слышался им жалобный плач, отзывавшийся серебряным эхом со дна океана, где навеки упокоилось сердце Бранвих…
URL записичитать дальшеТемна и запутана тропа, что ложится под ноги смертных, коим довелось встретиться с народом Фэири. Одних возвращала она обратно в мир людей, оставив навсегда в их сердцах память о недостижимой красоте Древних, других же, тех, кто осмеливался нести с собою зло в душе, приводила она к погибели, а имя их к вечному забвению и лишь немногие ступали на этот путь снова и снова, оставаясь невредимыми и становясь друзьями Древнего Народа.
В те далёкие дни, память о которых утекла словно талая вода сквозь мох, в благородном семействе знатного лорда в час власти осенних ветров, было рождено дитя. Казалось золото волос, что покрывало его невинную голову вобрало в себя всё тепло стынущего солнца и потому был он назван матерью своей Солуфейн. И когда измученная родами леди и уставший от бессонной ночи подле ложа супруги лорд пожелали наконец сомкнуть глаза, то дитя осталось на попечении повитух и нянек.
Заботливые и верные своим господам слуги спеленали дитя и положили младенца в самой тёплой комнате замка. Но огонь в большом камине угас и едкий дым стал заполнять собою своды комнаты. Тогда поднялась ото сна кормилица младенца и твёрдой рукой отворила витражное окно, впуская свежий ветер, прогнавший удушливые клубы дыма. И вместе с прохладой и свежестью, ворвавшимися к сонным людям, ветер принёс осеннюю листву, что рассыпаясь по полу, гонимая сквозняком, достигла колыбели ребёнка.
Тогда пристал к руке младенца самый маленький из листьев и остался на ней до восхода солнца. Утром же, когда повитухи убирали полы и наводили порядок, одна из них заприметила на руке новорождённого дубовый лист, что горел осенним золотом и отняв его от кожи младенца увидела она под ним, на тыльной стороне запястья, оставшуюся отметину, в точности повторявшую крохотный размер и форму листа.
Великий непокой поселился в сердце леди-матери и всех прознавших о том, ибо было ведомо людям тех дней, что дубовым листом был символ народа Фианна Ши и что корону из золотых листьев дуба носит на челе своём их король.
Ветвями рябины обложили все окна в замке и над каждой дверью висели её плоды. Слугам по ночам было велено сменять друг друга в покоях ребёнка и, не ведая сна, сама леди-мать бывала там чаще других, оставив все дела и заботы.
Из глухой деревни, по приказу лорда, прибыла старая знахарка. Она должна была сидеть возле колыбели младенца и лишь ей одной дозволялось быть ближе прочих к нему по ночам, как той, что единственной видела фэири и знала как отворотить их чары.
Не одно зелье извела ведунья, снова и снова втирая в руку младенца снадобья, но знак листа проступал вновь и вновь, пока старуха не признала бессилие своего варева. Так в страхе и неусыпных заботах о рождённом сыне лорда прошёл год и с каждым днём внимание прислуги и опасения матери становились всё слабее и всё реже вспоминали они об отметине на запястье дитя, но всё чаще произносили слова о том, что верно то лишь родимое пятно и волнение их пусто и бессмысленно.
Так продолжалось до тех пор, пока верховный король, правивший над остальными лордами тех земель, не призвал к своему трону всех своих вассалов и их супруг, ибо великая война была на пороге и нуждался монарх в военном опыте своих рыцарей и мудрости их жён. Не мешкая отправились лорд и леди к своему господину, но сына пожелали они оставить дома, страшась, что столь малое дитя может не пережить наступивших холодов вне тёплых стен и тяготы дороги будут смертельны для ребёнка.
Три ночи минуло с той поры, как хозяева замка отбыли из дома и жизнь оставшихся мало отличалась от обычной. Но едва солнце скрылось с отъезда господ на четвёртый день и ночная тьма покрыла землю, густой туман поднялся в округе и сползаясь отовсюду встал непроглядной пеленой пред стенами замка и был он белее слоновой кости и гуще молока. Так простоял он у врат крепости всю ночь и стражи, бывшие на стенах, клялись на утро, что слышали голоса и пение рогов вдали и неясные тени бродили по краю тумана, то исчезая, то появляясь вновь. Но когда первый утренний ветер унёс последние клочья белого покрова, то увидели взволнованные люди, что ни одной травинки не было примято и ни одного следа не оставила призрачная армия и потому подняли они на смех караульных.
Лишь одна старая знахарка хранила молчание и ещё до заката, вместе с несколькими прислужницами, ушла в лес и едва начало темнеть, старая женщина вернулась, неся корзины полные рябиновых ветвей. Но только в хозяйских покоях позволили рыцари положить рябину, отказав старухе помещать красные плоды по стенам замка, сказав, что и без того уже многое было разрешено повитухе и более не дозволят они заниматься ей пустыми делами.
На том и настояли рыцари лорда, даже смутно не догадываясь, что последует из их нежелания уступить женщине…
Каждую ночь поднимался пред стенами замка туман и каждый раз был он непрогляднее прежнего и даже ветер, гнавший облака по ночному небу не мог рассеять его. С каждым разом звуки голосов, что доносились из-за белого покрова становились всё яснее и всё чаще мелькали тени у его края, так, что даже самые маловерные сомневались в собственных словах и уже с опаской, но не с недоверием глядели они вниз со стен.
На седьмую же ночь подступил туман к стенам и башням замка столь близко, что страже было велено держать все факелы зажженными и не дремать и минуты.
Со дня на день ждали люди возвращения своего господина, так, словно было оно избавлением от страхов, что стали посещать их каждую ночь.
Потому радость наполнила сердца стоявших на карауле у врат, когда услышали они топот копыт и голос своего лорда, просивший дозволения войти. Уставшие, измождённые бдением и перепуганные творившимся каждую ночь, не долго думая стражи произнесли опрометчивые слова о том, что конечно же их господин может войти и отворили створу врат. Запоздалый ужас коснулся смертных, когда узрели они, что не их господин ступает к стенам, но муж высокий и прекрасный, в венке из золотых листьев, одетый в длинное одеяние зелёного бархата, с улыбкой, игравшей на его лице, чьи руки были раскинуты словно для объятия, а белая пелена туманов двигалась следом за ним, будто живая.
Вспомнили холодея от испуга слуги лорда детские сказки о фэири и о том, что не может Древний Народ переступить порог незваным, но стоит ему услышать дозволение войти, как тот час становится сей род властен пересекать любые стены и проходить даже через самые надёжные двери. Но напрасно надеялись напуганные люди успеть протрубить в рог и предупредить спящих, ибо великая усталость обрушилась на них и крепкий сон повалил их к ногам Короля Фей.
Густые клубы тумана пересекали зубцы стен и всё факелы, что были зажжены, угасли. Каждого бодрствующего в ту ночь сморил необоримый сон и лишь высокая фигура в золотом венке неумолимо ступала чрез двор замка…
Глухой стук в дверь разбудил старую знахарку и услышала она голос лорда, просивший дозволения войти, но едва опустила женщина глаза и взглянула на рябину, лежавшую на пороге, то заприметила, что листья её шевелятся как от легкого ветра, хотя ни одного сквозняка не было в комнате. Волосы встали дыбом на голове старухи, стоило ей увидеть это и оглядевшись понять, что все прочие женщины спят беспробудно, опутанные чарами. И хотя страх сковал её тело, разум седовласой повитухи стал чистым как горный ручей и острым словно лезвие ножа, что держала она в своей руке. Хитро ответила мнимому лорду ведунья, что хозяину замка незачем просить разрешения войти и отвечала так каждый раз, пока не услышала иной голос, высокий и чистый и был он как две капли схож с голосом матери ребёнка и так же просил дозволения войти или же отворить дверь, но как прежде отвечала старая женщина и ни слова не меняла в своих речах. Тогда услышала знахарка угрозы и страшные обещания, что исполняться, если не отворит она дверь, но вновь и вновь отвечала мудрая женщина, что для истинных хозяев замка все двери отворены и им нет нужды просить дозволения войти.
Долгой и гнетущей была тишина воцарившаяся после слов верной служанки. И когда казалось, что напасть минула и спавшие стали пробуждаться, открывая глаза и зевая слушая с недоверием рассказ перепуганной повитухи, то почуяли они запах готовящейся еды, что доносился из-под двери и был он столь ароматен и силён, что многие захотели тотчас отпереть засовы и бежать на кухню, в надежде, что хоть малый кусок этого яства достанется им. Но старая знахарка встала перед дверью и достала нож, зажатый прежде в руке и угрожая расправой велела женщинам вернуться в свои постели и там ждать наступления утра.
Так, не смыкая глаз, простояла она всю ночь и лишь с восходом солнца, когда туман рассеялся и пение рогов возвестило о возвращении отца ребёнка, рухнула седовласая служанка измождённой в кровать, где наконец смогла предаться сну.
Побледневшей и осунувшейся ворвалась к колыбели сына благородная леди и когда услыхала она рассказ привратников и знахарки, то повела такие речи, что все смеявшиеся прежде над рассказами слуг, утверждавших, будто видели они самого Короля Фей, умолкли в ужасе и не смели более проронить и слова. Ибо лорд, леди и все те, кто возвращался с ними от королевского двора утверждали, что два дня бродили они в тумане и видели издали шпили башен собственного замка, но сколь бы усердно не гнали лошадей, замок не становился и на шаг ближе. Многие тогда говорили, что туман начал рассеиваться лишь на рассвете, когда почуяв неладное, леди-мать сошла с седла и обливаясь горькими слезами, встав на колени, громким голосом умоляла народ фэири не разлучать её с сыном и не обращала она внимания на причитания спутников и увещевания супруга прекратить рыдания и сесть на лошадь. Теперь раскаивались недоверчивые и просили госпожу о прощении, за то, что посчитали её помутневшей рассудком от долгой разлуки с сыном и домом. И верно материнская любовь оказалась сильнее чар, говорили они, а слезы леди вызвали жалость даже у Древнего Народа, коль всё услышанное ими оказалось правдой, ибо даже котлы на кухне оказались пусты и никто не знал откуда мог доносился дивный аромат, едва не заставивший женщин отворить дверь в спальню хозяйского сына.
Напрасно ждали на следующую ночь люди в замке колдовского тумана, как и во все последовавшие за нею, лишь однажды вернулся он нежданно и было то посреди белого дня и при ясном солнце и стоял сей покров до тех пор, пока дважды не сменился день с ночью и лишь тогда позволил благородный лорд своим слугам выйти наружу.
Дурные вести принесли они, сказав, что все поля в округе были сожжены, а в деревнях ныне едва наберётся двое-трое выживших, ибо всё то время, пока замок покрывала туманная завеса, в земле лорда и соседних с нею бесчинствовали дикие племена, что явились внезапно и война, которой опасался верховный король, обрушилась в нежданный час и лишь их дом остался нетронут и невредим.
Молча переглянулись лорд и леди, заслышав такие слова, и нестираемой печатью легло на их сердце, что неспроста в те дни пощадил туман каменный чертог и были скрыты они странным образом от врага, подобному стреле внезапно пущенной из тени.
Но словно молодое зерно, что поднялось на пепелище старых полей, пришли новые заботы и новые думы, вытеснившие прежние страхи и заставившие людей обратить свои помыслы к насущному. И занятые войной, в которой позже одержали они великую победу, уже иным взором обращались смертные в глубины своей памяти и иначе, нежели прежде, говорили о том, что было, приписывая увиденное усталости, вину и многому иному, но не тому, в чём коренилась истинная причина произошедшего.
Течение времени мало зависит от человеческих помыслов и потому годы сменялись не щадя никого и вместе с ними менялись люди. Одних касалась неумолимым перстом смерть, иных Провиденье одаривало рождением, а златоволосого младенца обратило оно сперва в отрока, что позже стал прекрасным юношей. В двух вещах, как никто другой, был искусен сын лорда – в метании ножей и в сладких речах, коими легко пленял сердца девиц. Но пришло время и отец Солуфейна пожелал отослать своего отпрыска ко двору, с тем, чтобы юный лорд был оруженосцем и пажем при короле.
Окружённый искусствами и придворными забавами, прекрасный ликом юнец, скоро постиг красоту музыки и очарование песен и когда на пирах стройная арфа передавалась из рук в руки, то к нему неизменно приходила она последней – ибо все голоса, если звучали они после пения молодого Солуфейна, казались хриплым карканьем ворона, а прочие руки, державшие инструмент после него, походили на корявые ветви дерева, едва взор людской падал на тонкие запястья королевского оруженосца.
Многие дамы пленились холодным светом зелёных глаз, но напрасно томились их сердца, ибо лишь к одной были обращены его думы и то была леди Вивиаль, дочь Короля. Не раз пытался юный паж сделать так, дабы преклонила она своё внимание к нему, но там, где порой было достаточно одного взгляда и лукавой улыбки, навсегда пленявших прочих леди, ныне были бессильны самые изысканные песни и слова, оставлявшие равнодушной дочь короля. Лишь из вежливости презрительно улыбалась Вивиаль в ответ на все знаки внимания, что оказывал ей юный Солуфейн, а взор её, обращённый к нему был надменен и горделив. Если же слетали с губ леди слова, обращённые к юному лорду, то были они столь безмерно равнодушны, что свет надежды в его сердце угасал и верно померк бы совсем, если бы не задумал златоволосый оруженосец совершить подвиг в честь леди Вивиаль и тем самым склонить её к милости.
Потому с нетерпением ждал Солуфейн дня, когда произведут его в рыцари и едва долгожданное время наступило и сам король нарёк его сэром, даровав право рыцарства, то, не долго думая, предстал он пред леди Вивиаль.
Холодны были её покои и не менее холодны были речи, коими встретила она его. Окружённая прочими дамами, дочь короля сидела за вышиванием и молча слушала слова рыцаря, положенные по этикету и лишь изредка отвечала ему, но неудовольствие, сквозившее в каждом жесте леди было столь велико и столь мало старалась она скрыть это, что отчаявшись преклонил прекрасный лорд колено пред Вивиаль и на глазах у всех придворных молвил, что ради её благосклонности готов он на любой подвиг и посвятит сей труд леди своего сердца.
Златотканное шитьё было в умелых руках темноглазой дочери короля, но злость овладевшая ею, заставила искусные длани затянуть узлы с такой силой, что кровь оросила тонкие пальцы, а блестящие нити жемчуга порвались и слёзы моря рассыпались у ног Вивиаль.
Недобрая улыбка коснулась уст и то, что звучало слаще родниковой воды, таило в себе яд коварства.
- Чтож, раз так, мой рыцарь - молвила она.- и непреклонен ты в своём желании, то принеси мне голову ведьмы Домны, что уже как три столетия губит людские души.
- Да будет так, леди, я обещаю! – ответил сэр Солуфейн, поднимаясь с колена и поклонившись покинул он покои Вивиаль и оставив королевский двор уехал прочь.
Напрасно надеялась лукавая леди, что раньше, нежели найдёт влюблённый рыцарь старуху, погубившую жизни куда более сильных и хитрых воинов, то погибнет он ещё в дороге, от рук разбойников или же сгинет в нехоженых местах, ибо не одну опасность встречал сэр Солуфейн на своём пути, но оставался невредим и лишь ещё больше преисполнился решимости отыскать ведьму.
Тяготы пути и холод ночей, пыль дорог и безмерную усталость терпеливо сносил юный лорд в своих скитаниях, но бессилен он был отыскать логово домны, ибо свидетельствовала людская молва, что являлась уродливая старуха, неся с собою горести и смерти, не в одном месте, но по лицу всей земли и там, где ступала она, неизменно рождались несчастье и страдания.
Так провёл Солуфейн в пути семь долгих лет и уже более не надеялся он найти ведьму и отчаяние завладевшее им превратило прекрасного юношу в согбённого скитальца, чей взор потух и улыбка более не трогала уст.
Уставшие руки его отпустили поводья лошади и конь, не разбирая дороги в кромешной тьме, занёс измождённого рыцаря под сень леса. Там преклонил он своё чело к водной глади ручья и, роняя слёзы горькой обиды и стыда, встретил приход ночи и когда серебряные лики звёзд зажглись в темноте небес, отражаясь в чёрных водах ручья, не ведающий более крепости духа, уронил сэр Солуфейн изнурённую голову на грудь, забывшись беспокойным сном. Но не в воле смертного было дремать в ту ночь, ибо едва он заснул и предался объятиям сна, как эхо голосов и свет огней развеяли зыбкий мир грёз лорда.
Открыв глаза свои, увидел он сотни лиц и сотни очей, что обступили его и с любопытством взирали на проснувшегося рыцаря. Были среди них высокие и стройные, прекрасные как лунный свет и казавшиеся сотканными из мерцания небесных светил, были и те, кто походил на детей, но с лицами стариков и сединой в волосах. Тысячи блуждающих огней стремительно летали меж стволов и среди пришедших проносились они подобно стрелам, лишь по временам замирая на мгновения, чтобы вновь унестись прочь. Кряжистые фигуры, едва отличимые от пней и коряг сидели повсюду на ветвях и у корней древ, указывая пальцами в сторону лорда и кивая головами, переговаривались меж собой низкими гортанными голосами. В страхе заслонился от них рукой сэр Солуфейн, думая будто снится ему дурной сон, но едва поднялась длань его и обернул он её в сторону фэири тыльной стороной запястья, обнажив отметину, что носил с самого детства, то волны ропота и возгласы удивления вырвались из уст Древнего Народа. Но все они умолкли, как один, и обратившись в иную сторону склонились в глубоких поклонах, а многие преклонили колена, когда из-за лесных стволов выступила высокая фигура.
Свет, чище чем тот, что проходил сквозь витражи, казалось исходил отовсюду, рождаясь в ветвях и траве, пробиваясь меж камней и отражаясь в водах ручья, изливался там, где ступал босым Король Фей.
Ночной ветер играл листвой короны на высоком челе господина Фэири и трепал золото длинных волос, что ниспадали с хрупких плеч. Зелёный бархат длинных одежд его словно соперничал с зеленью глаз и тонкие уста лучились радостной улыбкой.
Подобно серебряным струнам арфы звенел голос Лесного Короля и, называя рыцаря по имени, будто отец, нежно упрекающий дитя, спрашивал Солуфейна, отчего же столь долго заставил он ждать их своего прихода. Белые и стройные, словно высеченные из мрамора, протянулись к лорду руки бессмертного и, помогая подняться с земли, увлекли изумлённого скитальца за собою прочь.
Всё происходящее казалось дивным сном или же чудным видением, сотканным и сплетённым из чистых голосов и светлых ликов. Никогда не слышал уставший рыцарь столь прекрасных песен, что заставляли его сердце звенеть, наполняя сломленный дух радостью, и не ведали смертные глаза Солуфейна красоты столь совершенной, сколь и простой, нежели та, что окружала его в тот час. Правую руку лорда держал в узкой ладони своей Владыка Фианна Ши, а множество дланей мягко и заботливо поддерживали измождённого рыцаря со всех сторон, не давая ему упасть или же споткнуться.
Так пришли они к высоким скалам, что вздымаясь над землёю, заслоняли громадой своей ночное небо. Огромный семирукий тролль, сидевший у подножия исполинских камней, чьё тело скрывала длинная рыжая борода, поднялся на ноги и почтительно поклонился, едва завидев Короля Фей.
Немигающим взором, словно птица склонившая голову набок, воззрился Господин Фианна на покрытые мхом громадные скалы и тот час земля под ногами путников задрожала и камни, доселе казавшиеся недвижимыми, порождая гулкий рокот и бесчисленный шум, расступились, открывая вход в Страну Древних.
Там за пеленой туманов и нерушимых чар, в немеркнущем свете Волшебной Страны, среди белеющих цветов, что покрывают неувядаемые травы, златоволосый рыцарь обрёл исцеление. В прекрасных глазах его вновь светилась жизнь, а плечи воина покинула былая сутулость. Пред троном Королевы Мэб, сестры Владыки Фианна Ши, не единожды представал он и стройная арфа звучала в руках лорда. Тогда наполняли подземный чертог грозной королевы Господа Камня и легкокрылые духи, что молча внимали пению смертного.
На холме Эрхаллос, под сенью могучего дуба, сидя у колен Короля Фей, пел сладкоголосый человек и сама немая Мать Снов, чей чёрный саван покрывает по ночам весь мир, слушала перезвоны струн, звучавших в руках сэра Солуфейна.
Всё в том краю было совершенным и не было там ни в чём изъяна – ни в земле, ни в нежных ветрах, ни в чистых водах, ни в самих живущих. Но чёрной тенью лежала на сердце рыцаря память о леди Вивиаль и хотя давно уже нетвёрдая любовь к жестокой деве оставила его разум, то была уязвлённая гордость, что не давала ему покоя и с каждым днём всё сильнее шептала она, напоминая смертному об обещании, что дал он на глазах у всего двора, желая завоевать признание Вивиаль.
Тогда решил просить совета и помощи сэр Солуфейн у Владыки Фэири или же у Леди Мэб, но потому как пребывали они постоянно в непрестанных заботах о своих созданиях и детях, лишь изредка являясь на тронах в сердце зачарованного края, то обратился он к Фейранне, одной из дочерей Короля Эльфов. Но она отказала рыцарю, лишь странно взглянув в его глаза, едва произнёс лорд имя ведьмы Домны и после тихо молвила, что нет нужды исполнять обещанное, если корень того в страсти или зыбкой славе.
Дважды просил прекрасный ликом человек сестру Фейранны, Бранвих, но рождённая из морских волн, дочь воды отвечала отказом, как и её родственница, лишь слова, произносимые ею, были мягче и проще. Когда же в третий раз пришёл к ней Солуфейн, то был он обходительнее обычного и уста его изливали сладчайшие речи. И взяв Бранвих за руку, с лукавой улыбкой, нежным взором смотрел он в её глаза, так, словно мог видеть дно в очах бессмертной дочери Господина Фэири.
Тончайшие намёки слетали с губ рыцаря и всё словесное умение, коим овладел он при дворе, пустил в ход сэр Солуфейн, ибо почуял, что может склонить Бранвих на свою сторону и поможет она исполнить обещанное. И чем дольше говорил сладкоречивый лорд, тем больше уступала дева морей, пока наконец не сказал рыцарь, что если удастся ему погубить ведьму, то с лёгким сердцем сможет он вернуться в Страну бессмертных, дабы отдать весь пыл своей души той, что держала его за руку.
Никогда не слышала таких речей Бранвих, никогда не смотрела она в лицо юноши более прекрасного, нежели стоявший пред нею, да и верно не сыскала бы такого, сколь долго бы не жила, равно и не ведал с рождения слух её лжи и не смыслила она ничего в людском коварстве.
Потому пообещала чистая сердцем обольстительному лорду, что заступиться она за него у трона отца и выпросит желаемое.
Грозно нахмурились брови Короля Фей, когда услышал он о ведьме Домне, но лик его стал печальным, когда обратился владыка Фианна Ши к Солуфейну и изрёк показавшееся слышащим странным. Вопреки звёздам, засвидетельствовавшим в час рождения лорда, что уготовано тому обрести бессмертие в Стране Фэири, коли сам он захочет сего и не смотря на то, сколь сильно бы не желал Король Эльфов отпускать Солуфейна, не станет фэири препятствовать или неволить рыцаря. С такими словами поднялся Господин Фианна и направил свои стопы прочь с высокого холма Эрхаллос, призвав прочих идти следом. И когда сошли они с высочайшей вершины Страны Древних и спустились к водам ручья, что питал корни могучих деревьев, то остановились у места, где бег вод замедлялся, ибо впадали те в водоём, чья гладь была тиха и спокойна и ни одна волна не нарушала недвижимого безмолвия чистых вод.
Серебряная чаша явилась в руках Короля Фей и тот, не отводя пристального взора от смущённого лица рыцаря, простёр длань с сосудом над водой. Лишь одна единственная капля сорвалась с края кубка и когда коснулась она поверхности озера, то прозрачное до сей поры, стало оно темно и беспокойно. Леди Мэб, стоявшая возле Лесного Владыки, указала рукой на воды и велела лорду наклониться и смотреть, запоминая всё увиденное, ибо, рекла она, чаша, что держал Король Фей, была Чашей Уготованного, в коей таилось всё вплетённое в судьбу одного лишь Солуфейна и кубок сей есть зримое воплощение самой жизни смертного.
В ужасе и отвращении отпрянул рыцарь от воды, едва взглянув на покрытую рябью гладь, ибо безобразное и уродливое лицо домны узрел он там, но пересилив себя, вновь приковал взор к лесному озеру. Череда видений, проясняясь и угасая, словно дрожащее на ветру пламя свечи, открывала путь до логова ведьмы и там, где простому взгляду доселе виделись лишь камни и поросли трав, ныне являлась узкая тропа, что извиваясь бежала меж холмов.
Укрытая бесчисленными наговорами ведьмы и оплетённая дурными заклятьями, дорога в обиталище колдуньи была скрыта так, что все искавшие того пути были обречены бродить понапрасну и не находить желаемого. Но каждую отметину, будь то старое дерево или же поросший мхом валун, запоминал сэр Солуфейн и уже любые чары отныне были бессильны сбить его с верного пути.
Половину обещанного помогла Бранвих обрести сэру Солуфейну, ибо получил он совет Короля Фей и узнал где затаилась Домна, помощь же Владык фэири до поры минула рыцаря и потому рождённая из моря снова стояла на вершине холма Эрхаллос, прося пред высоким троном отца.
Преисполненный глубочайшей любви к своим детям, равно великой как для меньшего из болотных духов, так и для собственной дочери, Господин Фианна Ши вновь не отказал в просимом и искуснейшее заклятье, что слетело с бессмертных уст его, обратило Короля Древних в золотую брошь, упавшую к ногам девы.
Незримый голос велел Бранвих поднять фибулу и отдать сей дар в руку смертного, наказав рыцарю носить дарованное не снимая, пока будет тот искать гибели ведьмы. Скорым был путь сэра Солуфейна от Страны Фэири до места, где ожидал он найти колдунью, но напрасно скользил взор златоволосого лорда по зелёным холмам, силясь отыскать жалкую лачугу Домны, ибо там, где раньше стояла разваленная хижина, скованный немым удивлением, увидел он высокий замок с сотнями огней в окнах и услышал эхо великого множества голосов.
Склоняясь словно перед господином, из врат крепости выбежали слуги и участливо взяли под уздцы коня Солуфейна, но, не взирая на возражения самого гостя, настойчиво провели спешившегося всадника под высокие своды, где в самом разгаре шёл пир и будучи веселы в своей беззаботности, блистательно одетые люди, встретили путника криками радости и одобрения.
Не снимая плаща и не расстёгивая фибулы, разделял с незнакомцами удивлённый рыцарь трапезу и веселье продолжалось далеко за полночь. Но когда управители замка были отблагодарены и посланник Короля Эльфов пожелал оставить каменный чертог, то его стали попрекать в неблагодарности за роскошное празднество и умоляли остаться ещё хотя бы на одну ночь. Безрадостно согласился рыцарь и уступил упорным просьбам слуг. На следующий же день зал вновь наполнили сотни гостей и снова безудержное веселье продолжалось до глубокой ночи. Каждый новый восход в точности повторял предыдущий и яства на столах не истощались, а беззаботные господа и дамы не покидали странный замок. Снова и снова неволили златоволосого рыцаря, преграждая тому путь за пределы стен упрёками в невежливости, правилами этикета и льстивыми словами, пока наконец не понял сэр Солуфейн, что слишком долго пробыл он под одной крышей с праздным людом и оставаясь глухим к мольбам челяди и гостей, твёрдо вознамерился покинуть крепость.
Странно было ему услышать, как в тот миг все голоса за его спиной умолкли разом и обернувшись узреть, что зал пуст. Лишь одна дама сидела во главе стола и едва разглядел рыцарь её лицо , то узнал в ней леди Вивиаль и сердце его сжалось от печали и страха, что спросит она о невыполненном подвиге. Но дочь короля была безмолвна и лишь поманила лорда рукой. Ещё прекраснее нежели прежде стали черты Вивиаль и глаза её были черны, словно тёмный бархат. Нежно шепча просила она лорда остаться навсегда с нею в замке и отказаться от обетов чести и целомудрия, что принёс сэр Солуфейн, будучи посвящённым в рыцари. Невольный жар охватил смертного, но он противился томлению сладких речей, не желая отрекаться от обещанного. Тогда сняла Вивиаль с нежных плеч своих тонкое покрывало и обнажив белую, как лунный свет кожу, прильнула к Солуфейну. Не в силах более противостоять искусу, лорд потянулся к алым устам леди, но крик боли сорвался с губ рыцаря, ибо золотая брошь у его груди расстегнулась сама собою и вонзилась в плоть, проливая красные капли крови. Тотчас пала пелена с глаз сэра Солуфейна и узрел он перед собой не прекрасную даму, но уродливую ведьму, чьё лицо было перекошено ненавистью, а смрадное зловоние волнами вырывалось из гнилого рта. Ни одно заклятье не успела выкрикнуть Домна и лишь когда сверкающий меч рыцаря внезапно блеснул в темноте зала, поняла она, что обман был раскрыт.
-Да погубит тебя гордыня, юнец. – прохрипела катясь по полу её отсечённая голова и только злобный огонь в глубине чёрных глаз бессильно сверкнул и угас, словно остывшие угли.
Тогда рассеялись чары и колдовской замок исчез, обратившись убогой лачугой. Дрожа всем телом от страха едва миновавшей гибели, преклонил колени сэр Солуфейн и впервые за долгие годы вознёс молитвы к Небесам, благодаря Создателя за одержанную победу и сохранённую жизнь. Напрасно он искал фибулу, что расстегнувшись упала на землю и смирившись с потерей дара, приторочив к седлу завязанную в мешок голову колдуньи, отправился смертный лорд ко двору короля.
Годы, минувшие с поры скитаний друга фэири, отступили когда пересекал он границы Страны Эльфов, держась за руку вечноюного Господина Фианна. К другим же время осталось беспощадно и неуклонно совершало оно свой разрушительный труд, налагая клеймо старости и печати немощи, потому, когда юноша вступил в королевский замок и предстал пред некогда молодой и прекрасной Вивиаль, то бросив с улыбкой превосходства к ногам леди голову Домны, увидел лишь высокомерную даму, чьим единственным достоинством была угасшая ныне красота, да острый язык, отвращавший всякого разумного человека. Но речи рыцаря стали не менее язвительны, нежели те, что некогда произносила сама Вивиаль и изысканно осмеяв дочь короля, не нарушая при этом придворного этикета, равнодушно повернулся лорд спиной к разъярённой леди, оставляя её наедине с позором и людской молвой о бессердечности злословной женщины.
Так заслужил сэр Солуфейн великую славу, но и великую нелюбовь, ибо от ныне ему не было возврата в земли, где правил отец осмеянной Вивиаль. Посему рыцарь снова пустился в странствия, ожидая встречи с Народом Фианна и, как и было обещано, вечноюные пришли. Глухой безлунной ночью, при серебряном свете безмолвных звёзд, во второй раз оставил мир солнца смертный лорд и ветра Зачарованного Края вновь омыли его лицо. С радостью и почётом был встречен в Краю Фэири тот, от чьей руки нашла свою погибель ведьма, но лишь Владыки Фианна омрачали его победу, оставаясь странно-безучастными к восхвалениям златоволосого лорда и, словно бы не замечая свершённого им подвига, хранили молчание…
Часто видели живущие в Стране Юности, как бродила дева Бранвих там, где ступал сэр Солуфейн и порой ходили они вместе, держась за руки.
Когда же сердце дочери Короля Фей переполнила любовь, подобная белому пламени – столь же чистая и неподвластная дыханию времени, то пришла она к смертному рыцарю глубокой ночью, ибо был он один на вершине вечноцветущего Эрхаллос и с удивлением взирал на созвездия, коих не увидеть в мире людей.
В безлунном свете небесных светил стояла Бранвих и мерцание звёзд, отражаясь в её прекрасных очах, плескалось подобно вину в чаше, открывая всё то, что чувствовала дочь воды. Тогда протянула рождённая из волн морских свою руку и увидел в ней лорд дивно сияющий светоч, что держался на тончайшей серебряной цепи и струился нетленным светом.
Каждое слово, что рекла в тот час Бранвих, было сильнее любого заклятья, ибо говорила она, что вручает своё сердце рыцарю и отныне оно принадлежит только ему, да Всемогущему Создателю, пред чьим лицом дан ею обет быть вечно верной возлюбленному. Бессмертие, о котором предрекая говорил Король Фей, ныне вложено в смертную длань и пока носит рыцарь на груди сияющий фиал, тление, распад и смерть бессильны над ним.
Содрогнулась душа Солуфейна, ибо разумение о скверности обмана и глубине любви Бранвих, таясь коснулось его мыслей, но жажда вечной жизни затмила голос мудрости и потому дар был принят…
Не радость и благое спокойствие царили для лорда в Зачарованной Стране, ведь задумал он стяжать славу и величие, но властвуют эти двоё отнюдь не в Земле Фэири, где все живущие равнодушны к молве и пересудам, а сам рыцарь стал лишь одним среди равных.
Тогда решил он тайно покинуть Страну Бессмертных и было ведомо ему, что не только вечную юность дарует сердце дочери короля Фей, но и рассеивает чары и распутывает нити заклятий, сплетённые Владыками Фэири, дабы сокрыть их владения от людского рода. Так под покровом темноты смертный оставил Край Юности и пришёл к границе Страны Древних. Бурная река встала на пути лорда и глубокие воды оказались непреложной преградой, ибо не пожелал он оставлять латы, позоря рыцарскую честь. Потому ступая вдоль берега, надеялся беглец отыскать брод, но чем дальше шёл, тем непреодолимее поток становился перед ним.
Напрасно повернул сэр Солуфейн обратно, надеясь переплыть реку там, где впервые увидел её, ибо сами воды изменились и стали неузнаваемы и столь же опасны, как и по все стремнине.
Долго бродил он уставший вдоль берега, пока наконец не вышел туда, где волны катились неспешно и у самого края воды стояла причалив ладья.
Чёрной парчой были покрыты бока барки и старик, чьё лицо скрывал тёмный саван, сидел в ней согбённым. В скрюченных пальцах старец держал длинный шест и не поднимая головы выслушал Солуфейна, когда пожелал тот переправиться на другой берег. Глухим голосом спросил рыцаря паромщик, есть ли смертному чем заплатить за переправу и когда лорд ответил, что не имеет с собою золота, то старик предложил отдать в уплату меч, но юноша гневно возражая, отказал.
Словно сами собою разжались пальцы старца и молвил он, что раз нечего путнику отдать за паром, то пусть тот сам и правит ладьёй. Не долго колеблясь взял сэр Солуфейн длинный шест и ловко отталкиваясь от берега, скоро пересёк реку. Когда же сошёл он с ладьи и ступил на смертную землю, то услышал голос, звавший друга фэири по имени.
И едва обернувшись увидел он старика, что снова стоял на противоположном берегу и качая головой указывал корявыми пальцами на прекрасные длани рыцаря. Усмехаясь, лорд взглянул на руки и усмотрел, что перепачканы те грязью и сажей. Склонившись, смертный омыл в бегущих волнах реки свои тонкие запястья, но не только следы от шеста паромщика сошли с рук возлюбленного Бранвих - знак листа, что носил юноша с самого рождения, подобно пятнам грязи оставил рыцаря и бесследно исчез.
Тогда восклонился лорд от водной глади и дрогнув сердцем встретился взором с паромщиком, что стоял откинув капюшон савана и в сгорбленном старике был узнан Король Фей.
Глубокие морщины избороздили лик бессмертного господина Фэири, а его золотые волосы стали белее снегов на вершине гор. Лишь негаснущий взор, как прежде, был зелен, но полнился невыразимой тоской и скорбью.
-Ты сам избрал свою судьбу, о лорд,- печально молвил фэири.- отныне и против воли моей, чаша твоя пуста.
Так рёк Господин Фианна и одинокая слеза скатилась по его щеке, упав в серебряный кубок, зажатый в руках Короля Фэири.
И не произнося более ни слова, простёр он Кубок Судеб и опрокинул его над водами, позволив содержимому излиться в реку, после же, поникнув челом, бессильно отпустил чашу, что сверкая потонула в волнах.
Никому не ведомы глубины духа, что дарованы Творцом каждому от рождения и лишь Он один знает сокровенное сердец живущих. Скрытыми остались и мысли рыцаря, ибо лицо его в тот час стало бесстрастным и твёрдым, нежели любой камень.
Густая пелена,поднявшись над землёй, покрыла реку и Короля Фей, оставив смертного блуждать в слепую. Когда же вышел он из туманов и щурясь встретил восход солнца, то услышал конское ржание и топот копыт.
Богато одетая леди, в сопровождении свиты и слуг проезжала мимо по дороге и, велев сопровождающим остановиться, подъехала верхом к рыцарю. Стоило даме услышать его имя, как она заулыбалась и назвавшись Брузиной, сказала, что верно лорда привело к ней везение, ибо как и сэр Солуфейн, благородная госпожа впала в немилость леди Вивиаль, ставшей королевой после смерти собственного отца.
Теперь же Брузина держала путь до корабля, что ждал у океана и должен был унести её прочь к монарху, который правил далеко за морями. Поговаривали, что не хватает богатому королю славных рыцарей, а где же сыскать ему рыцаря более достойного, нежели тот, что по слухам погубил саму ведьму Домну?
С превеликой охотой согласился сэр Солуфейн на предложение Брузины и вместе с нею и её свитой достиг холодных вод океана, где не теряя и дня они взошли на корабль.
Не один раз вспоминал в пути сэр Солуфейн дочь Короля Фей и являлась она ему в снах, с немым укором молча смотря в глаза рыцаря.
Тогда доставал он с груди своей сияющий светоч и, предаваясь мечтам о несомненно грядущей славе и неувядаемой молодости, забывал об укорах совести.
Все дары, приготовленные Брузиной заморскому королю, были погружены и даже вороные скакуны взошли на борт, чтобы стать ещё одним подношением монарху и едва судно отошло от земли и ветер наполнил тугие паруса, леди Брузина созвала свою свиту. Тринадцать рыцарей сели в круг дамы и лорда, лица их были искажены усмешками, а руки покоились на рукоятках мечей. Томно улыбаясь наполнила Брузина два кубка вином и, протягивая чашу, словно бы невзначай, спросила юношу, как же тому удалось устоять перед могучими чарами, прежде нежели отсёк он её голову.
Белее белого полотна стал прекрасный лик лорда, ибо понял он кто стоял перед ним и, заливисто смеясь, заглядывал ему в глаза.
Но не смертью или же радостями любви искушала его сперва колдунья. Иными стали речи ведьмы и предлагала черносердая Солуфейну власть, славу и богатство, лишь об одном прося взамен – пав, поклониться ей и Тьме, что несла она с собою в прогнившем сердце.
Молча обнажил доблестный рыцарь свой меч, но, не переставая улыбаться, Домна сделала своим слугам жест рукой и те, обезоружив и нещадно избив лорда, бросили его к ногам колдуньи.
И схватив рыцаря за волосы, оттащила она его к бортам корабля и, держа руками за горло, заставила смотреть на берег, оставшийся далеко позади…
В тот день, когда покинул сэр Солуфейн Зачарованный Край, чёрное отчаяние охватило Бранвих и была она равнодушна с той поры ко всему, что её окружало. Теперь стояла дочь Короля Фей на берегу океана и глядела во след уходящему кораблю…
Но не скорбь и не пылающая ярость, а ледяная ненависть, что пробуждая всё дикое и бесчеловечное в душе девы-фэири, заставила её простереть руки над водами, произнося слова страшного заклятья. Пронизывающий ветер развевал её тёмные волосы и рвал тонкие одежды. Тьма скрыла солнце и чёрные тучи, клубясь, сокрыли небеса. Стоя на высокой скале над волнами, вскинув проклинающие руки, плела Бранвих смертоносные чары и, призывая демона морских глубин, повелевала ему затопить корабль с укравшим её сердце смертным.
Но то не пугало домну, ибо в её силах было отворотить заклятие, что взывало к Тени, подвластной колдунье, равно и в её силах было позволить чарам свершиться.
Потому вновь предложила ведьма лорду отдаться бессветной бездне и предать свою душу злу.
Снова отказал ей сэр Солуфейн, говоря, что предпочтёт он смерть, нежели служение Тьме.
Но ведьма ждала и когда огромные волны вздымаясь грозили затопить судно, она оставалась спокойна, ожидая до последнего, что страх близкой смерти сломит волю рыцаря и он нехотя согласится отдать ей свою душу.
В том и был великий просчёт Домны, ибо Король Фей, явившись подле своей дочери, положил осуждающую длань на плечо Бранвих. Но даже Господин Фианна был бессилен разорвать путы, сплетённые его дочерью, ведь взывала она к Тьме, коей не таилось в сердце Владыки Лесов, потому стоял он возле обезумевшей девы и, обратив своё вечноюное лицо к метущемуся от волн кораблю, тоскливо взирал на сотворённое дочерью.
Одинокий луч солнца пробил пелену облаков и, упав на золотое чело Короля Фей, сверкнул нестерпимым блеском. Тотчас поднял рыцарь свои глаза и на далёком берегу разглядел Господина Ши и деву-фэири, что упав на колени, заламывала руки.
Подобно острому кинжалу вонзилось в его сердце раскаяние, ибо увидел он отчаяние несчастной и почуял печаль её отца и обернувшись встретил взор ведьмы, полный торжества и нетерпения.
Тогда поднялся рыцарь, но шатаясь на нетвёрдых ногах, с завязанными за спиной руками, захлёбываясь кровью из разбитых уст, запел он слова великого раскаяния.
От лживого бессмертия отрекался он и умолял Небеса простить его гордыню и обман дочери воды. Разрывающим душу воплём отозвалась с высокой скалы дева морей, ибо ветер донёс до неё голос лорда и она одумавшись бессильно кричала, желая повернуть чёрное заклятье вспять.
Но бездушные волны, подгоняемые волей демона, становились всё выше и выше.
Неописуемая злоба отразилась в перекошённом лице ведьмы и та, вскинув руки, обратилась птицей, что поднялась над бушующим океаном, оставляя погибать жизнь, чьей душой так и не смогло завладеть зло. Лишь сияющий сосуд на груди рыцаря сверкнул в последний раз и звеня, безвозвратно потонул вместе с кораблём…
Навеки ослепла Бранвих от горя и навеки была она осуждена не касаться земель Благого Двора фэири и до конца времён должно ей бродить бесцельно вдоль океана, складывая плачи и раскаиваясь в содеянном, ибо запятнав свой дух заклятием зла, по её воле были погублены жизни многих невинных, плывших на судне вместе с коварной Домной и несчастным лордом…
Холодные воды вынесли бездыханное тело рыцаря на берег и Владыка Фианна Ши, отыскав его, поднял на руки бренные останки смертного и прижимая их к сердцу так, словно то было его собственное дитя, отнёс их в Зачарованный Край, где был сосуд жизни доблестного рыцаря положён на вершине одного из холмов. Но осталось его тело лежать нетленным и казалось, будто не смерть, но сон сомкнул навсегда очи прекрасного юноши…
Говорят, алые анемоны, проросшие в тот скорбный день в Волшебной Стране, родились из кровавых слёз Короля Фей, что ронял их неся тело рыцаря и только Леди Мэб и немая Мать Снов знают о чем скорбел более их брат – об участи собственной дочери или же о печальной судьбе лорда, но они хранят молчание…
По сей день рассказывают старые рыбаки, как видели они во время штормов одинокую деву и Короля Фей, что являлся по временам в образе старца и держа под руку свою дочь разделял её горе. Тогда слышался им жалобный плач, отзывавшийся серебряным эхом со дна океана, где навеки упокоилось сердце Бранвих…