Взгляд вот у нее грустный стал. Грустный и потухший. Я помню ее глаза. Даже когда выхода, казалось, нет уже – они горели. А теперь ощущение, что человек цель в жизни потерял. Обидно. Я ведь писатель, остро переживаю, когда истории у людей кончаются бездарно.
Она – когда уходила уже – сказала, что, может, чужая кровь и помогла бы. Все же девочка убийца – прирожденная, перерожденная – какая разница? Только вот некого убивать. Да и зачем?
И в Зону рвалась… Зоны, правда, нет уже. И монстров нет. И снегом там все засыпано. Она понимает все. Усмехнулась, сказала, как-нибудь снова наденет алое с декольте и бархотку – тогда вот и потанцуем с ножами. А сейчас она все больше бесформенные свитера носит, с высоким горлом – так и не привыкла к шраму, стесняется.
Я ей обещала к весне подогнать красные перчатки без пальчиков. Она сказала, что обязательно вернется – как настроение будет. Или когда кто-нибудь ей малиновую герберу подарит. Не знаю, почему малиновую. Наверное, потому что осень кончилась…